Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни - [5]

Увидев горе Шанти, я расплакался, когда мы обнялись. Но потом не припомню ничьих слез — ни своих, ни чужих. Кстати, и на кремации никто не рыдал. Женщины у нас в семье сильные. Мама была у себя в комнате — сидела и ждала. В последнее время она сильно сдала, и никто не ожидал, что она переживет отца. Надо было подумать, где она теперь будет жить. Мы понимали, что нам придется иметь дело с первыми признаками исподволь надвигающегося старческого слабоумия. Но в ту первую ночь никто об этом не думал. Мама была собранна и рассудительна. Я запомнил только одну ее фразу: «Твой отец наверху. Я просидела всю ночь рядом с ним».

Тело отца лежало на полу в спальне на третьем этаже. Оно было завернуто в саван, не закрывавший лицо. Я не увидел ни малейшего сходства с папой в этой маске с сероватой кожей. И сидел до рассвета, перебирая в памяти беспорядочные воспоминания. В детстве нас с братом очень любили, никаких неприятных картин в памяти не всплывало, а значит, и ничего выдающегося. Так называемые военные городки — гарнизоны, где мы жили. Мама, обедающая вместе с кухаркой: традиционную систему каст родители не признавали. Череда безымянных больных, текущая в наши двери. Мой отец в молодости — такой красивый в форме, вся грудь в блестящих медалях. Хотя по натуре он был человек скромный, ему нравилось, что у себя дома он царь и бог.

Санджив прилетел из Бостона и оказался на Линк-Роуд раньше меня, но так вымотался в дороге, что его отправили в постель. Когда я утром спустился в кухню, он ждал меня. Мы не сказали друг другу никаких красивых слов; честно говоря, мы вообще почти не разговаривали. Скоро должны были приехать другие родственники — члены нашей большой семьи. Жена Санджива Амита прилетела с ним, а мы с моей женой Ритой договорились, что она прибудет позднее, после четырех дней траура, и поможет маме уладить отцовские дела и разобраться с документами.

На третий день мы с Сандживом поехали на машине на север, в Харидвар — туда было четыре-пять часов пути. Нам предстояло бросить в Ганг кусочки костей, оставшиеся после кремации. Снова верх одержали врожденные культурные ценности. Город Харидвар — один из семи главных священных городов в индуизме. Его название переводится «Господни врата»: именно там Ганг, текущий с Гималаев, минует пороги в Ришикеше, долине святых, и вытекает на равнину.

В городе царил священный хаос. Едва мы вышли из машины, как на нас налетел целый рой жрецов с назойливыми вопросами о нашей семье — как звали отца, деда и так далее. Вдоль реки стояли храмы, и бесчисленные толпы заходили в реку, чтобы совершить омовение. Вечером по воде пустили флотилию огоньков — словно мерцающее отражение звездного неба.

Когда жрецы сочли, что вопросов и ответов уже хватит, нас с Сандживом провели по узкому проулку, полному крошечных лавчонок и забитому паломниками и ревущими мотороллерами. В каком-то дворике жрец развернул длинный пергаментный свиток. Прежде чем развеять прах над Гангом, родные усопшего должны отметиться — оставить свое послание в семейном свитке. Причем это делается не только в случае чьей-то смерти. Вот уже сотни лет сюда стекаются те, кто хочет запечатлеть важную веху в жизни — например, рождение ребенка или вступление в брак.

За дни траура по отцу я от усталости стал рассеянным. А теперь, при виде записей, оставленных моими предками, я вдруг сосредоточился. Мне бросилось в глаза, что последние несколько записей в нашем свитке — по-английски. Вот мой отец приехал развеять прах своего отца. Мой дед приезжал сюда сразу после Первой мировой «совершить омовение в небесных водах» с молодой женой. До этого записи велись на хинди и урду, и если связь поколений не прерывалась, восходили к первым пророкам риши, которым были дарованы веды — к тем, от кого пошла духовная родословная индийцев еще до того, как зародилась религия под названием индуизм.

Не то чтобы я сильно интересовался нашей генеалогией, но тут был почему-то тронут. И вписал послание собственным детям: «Вдыхайте запах предков». Этот момент я запомнил навсегда. А потом в отцовской комнате нашли сложенную записку с прощальными словами. Когда он ее написал и было ли у него предчувствие близкой смерти, мы не знаем. В записке говорилось, что хотя жил он очень счастливо, но возвращаться не собирается. Я невольно вспоминаю персидского поэта-мистика Руми: «Когда я умру, то воспарю с ангелами. А когда умру для ангелов, невозможно себе представить, кем я стану».

Однако этот миг ощущения полноты жизни тут же миновал. Если считать, что жизнь колеблется от моментов наивысшего экстаза до самых блеклых, у меня смена настроения произошла мгновенно, безо всякого перехода. Я пал духом и загрустил.

Мне хотелось поговорить с Сандживом о том, как он понимает судьбу. Хотелось услышать, что он скажет. Но дни шли, а я не решался к нему обратиться. Когда мы сравнивали наши представления о жизни, столь разные, то в вопросе о судьбе никогда не сходились. Я представитель нетрадиционной медицины, он — светило традиционной. Да, у братьев общие гены, общая семья, общая культура, которая вплетает их в свою многоцветную ткань. Об этом нам с Сандживом не нужно было и говорить. Однако даже близнецы, обладающие одинаковым набором генов, все же не клоны. А к семидесяти годам их генетические профили станут совсем разными. Гены то включаются, то выключаются. Они прислушиваются к миру, подслушивают каждую мысль, желание, опасение, мечту. Так что близнецы отличаются друг от друга не меньше, чем все мы, хотя и связаны незримыми узами. Наделены ли чем-то подобным мы с Сандживом? Папа бросил нас на милость нашей мечты о потусторонней жизни. Сбылась ли его мечта — или он просто исчез?