Уплыть за закат. Жизнь и любови Морин Джонсон. Мемуары одной беспутной леди - [146]

Тамара перебила его, сказав, что за этим следит Иштар. (Галахаду только бы острить – Тамара шутить не умеет, но любит всех на свете.) И в тот же день я сочеталась со всей семьей в их прелестном садике-атриуме (в нашем садике!). Я плакала и смеялась, а все остальные держали меня за руки, и Айра шмыгал носом, а Тамара улыбалась сквозь ручьем текущие слезы, потом мы все хором сказали «да!», они поцеловали меня, и я поняла, что они принадлежат мне, а я – им, ныне и присно, аминь.

Забеременела я сразу же, поскольку Иштар подгадала так, чтобы свадьба совпала с моей овуляцией – она-то вместе с Айрой и разработала всю операцию. (Когда я после положенных девяти месяцев родила свою девочку, я спросила у Иштар, кто ее отец. Она ответила: «Мама Морин, это дитя всех твоих мужей – тебе не обязательно знать, от кого она. Вот когда у тебя будет четверо-пятеро, я скажу тебе, чьи они, если тебе еще будет любопытно». Больше я никогда не спрашивала.)

Итак, я была беременна, когда вернулся Теодор, и это пришлось очень кстати: по прошлому опыту я знала, что он будет сердечнее и раскованнее со мной, если мы соединимся только ради любви и наслаждения и счастливого пота. Не ради продолжения рода.

Так все и было. Но для начала Теодор рухнул в обморок. Хильда Мэй, возглавлявшая отряд моих спасателей, устроила для Теодора прием с сюрпризом и вывела меня к нему в костюме, имевшем большое символическое значение, – туфельки без пяток на каблуках, длинные прозрачные чулки и зеленые подвязки, – а он-то думал, что я еще в Америке за два тысячелетия в прошлом и меня предстоит спасать.

Хильда совсем не хотела шокировать Теодора до потери сознания – она любит его и впоследствии вышла за него и за нас всех вместе со своим мужем и всем семейством; в этом маленьком эльфе нет ни капли злобы. Она подхватила Теодора, когда он упал, или попыталась подхватить, и он не пострадал – и такого праздника, как наш, не видывали с тех пор, как Рим горел. У Хильды Мэй много разных талантов, в постели и вне ее, но уж праздники она умеет устраивать лучше всех на свете.

Пару лет спустя Хильда стала главным распорядителем торжеств, подобных которым никогда еще не было, – даже Парчовое Поле[170] не шло в сравнение с Первым Ежевековым Съездом Межвселенского Общества Эсхатологического Пантеистического Коллективного Солипсизма, на который прибыли гости из десятков вселенных. Чудесный был праздник, а те немногие, что погибли во время игрищ, направлялись прямо в Валгаллу – я сама видела. После этого празднества в нашу семью влилось еще несколько мужей и жен – не сразу, а постепенно, – в том числе Хейзел Стоун, или Гвен Новак, которая дорога мне не меньше Тамары, и доктор Джубал Харшоу, мой муж, к которому я обращаюсь, когда мне по-настоящему нужен совет.

Как раз к Джубалу и обратилась я через несколько лет, когда поняла, что, несмотря на все чудеса Бундока и Терциуса, несмотря на счастье быть членом любящей семьи Лонг и удовольствие изучать превосходнейшую медицину Терциуса и Секундуса и постигать самую лучшую на свете профессию реювенатора, мне все же чего-то недостает.

Я никогда не переставала думать о своем отце, всегда тосковала о нем. Ведь подумать только!

1. Либ была воскрешена из мертвых, из замороженного трупа, и перевоплотилась в женщину.

2. Меня спасли от верной смерти в глубоком прошлом. (Когда восемнадцатиколесный самосвал сталкивается с человеком моего размера, останки последнего собирают промокашкой.)

3. Полковника Ричарда Кэмпбелла спасали от верной смерти дважды и меняли историю лишь ради его успокоения, поскольку его услуги требовались для спасения компьютера, устроившего Лунную революцию на временной линии Три.

4. Самого Теодора на Первой мировой войне перерезало надвое пулеметной очередью, но его спасли и восстановили без единой царапины.

5. Мой отец пропал без вести, как и Теодор в свое время. Полевой корпус даже не сразу сообщил нам об этом – они спохватились много времени спустя и не указали никаких подробностей.

6. Ученые, или философы, или метафизики, или кто там придумал воображаемый эксперимент «кошка Шрёдингера», утверждают, что кошка не жива и не мертва – она всего лишь туман вероятностей, пока кто-нибудь не откроет коробку[171].

Я в это не верю. И не думаю, чтобы Пиксель поверил.

Но жив мой отец или нет – там, в далеком двадцатом веке? И я заговорила об этом с Джубалом.

– Не могу тебе сказать, мама Морин, – ответил он. – А ты очень хочешь, чтобы отец твой был жив?

– Больше всего на свете!

– И готова рискнуть ради этого всем? Даже жизнью? Или, что еще хуже, полным разочарованием? Крушением всех надежд?

– Да. Готова, – глубоко вздохнула я.

– Тогда вступай в Корпус времени и учись, как надо делать такие вещи. Вскоре – лет так через десять-двадцать – сможешь составить план операции.

– Через десять-двадцать?

– Может и дольше затянуться. Но когда работаешь со временем, вся прелесть в том, что его всегда полно и спешить некуда.

Когда я сказала Иштар, что хочу уйти в бессрочный отпуск, она не стала спрашивать почему – только сказала:

– Мама, я давно уже вижу, что эта работа не приносит тебе счастья, и жду, когда ты сама это поймешь. – Она поцеловала меня. – Может быть, век спустя ты откроешь, что в ней твое истинное призвание. Торопиться некуда. А пока будь счастлива.