Упирающаяся натура - [22]

Подобное лечат подобным, и впору вспомнить, что одним из очень важных аспектов современного состояния «ситуации постмодернизма» является «кидалтовость» (от «kid», малыш, и «adult», взрослый; слово сочинили специально, потому что старое «инфантильность» выражает особенность индивидуального характера, а не социологическую проблему).

Смысл же проблемы вот в чём: современные горожане не принуждены заботиться о своей жизни, за них это делают государства, корпорации и научно-технический прогресс (то есть все различные «технологии»: социальные, политические, технические: просто нажми на кнопку — и не будет болеть). Собственных детей заводить они тоже не особо торопятся. Вот и живут сами, как дети: ходят на флешмобы, играют в компьютерные игры, читают «Гарри Поттера» и смотрят «Пиратов Карибского моря». Ведущая киноиндустрия давно уже ориентирована на психологический возраст зрителя в 12–14 лет. Литература, особенно наша литература, — пока нет. Постмодернизм, конечно, над этим уже работает, но пока слабо, и у желающих побороться с ним есть время вклиниться.

А от публикации десятка-другого статей на тему «постмодернизм издох и не оставил детей» ничего не изменится. Давайте лучше думать о своих детях.

Счастливы одинаково

Как изготовить бомбу

Я книжный редактор. Моё партийное задание — придумывать продажные книжки. Звоню знакомой писательнице:

— Слы, старуха, надо забабахать такую повесть: девушка, тридцать лет, свободна-незамужем, море мужиков, все козлы, детей нет. У сестры сын, племянник, четыре года, душка, она обожает его и хочет детей. Работает в роддоме к тому же. Согласна уже на без отца, не получается. Тогда она удочеряет одну, лёконькую такую, как пёрышко, хоть с виду бутуз, и Бог сразу всё даёт — и мужика нормального, и беременность, и покой душе. Семь-восемь листов. Бомба?

— Бомба, — говорит. — Через месяц звони.

Через неделю, как положено, начинаю паниковать:

— Слы, старуха, ну чё у тебя там?

— Пишу, — говорит. — Правда, у меня получается чуть-чуть по-другому. Один человек узнаёт, что тяжело болен. Это заставляет его пересмотреть своё отношение к жизни…

Не зря, выходит, паниковал.

Ну не хочет современный обладатель двухсот не слишком нужных ему рублей (столько в среднем стоит недорогая книжка) читать про «тяжело болен»!..

А писательница наоборот. Не хочет писать про то, как дети здоровы, муж богат и ласков, а родители живут вечно. Может быть, потому, что так не бывает в жизни. А ей неинтересно придумывать то, чего не бывает.

Трагическая нестыковка.

Считается, что людям нравится читать про красивую, счастливую, успешную (им самим неведомую, диковинную, интересную) жизнь. Чтением мы добираем то, чего нам не хватает в обыденности. При советской власти хотелось почитать чего-нибудь антисоветского, при антисоветской — хочется чего-нибудь советского. И так далее. Читаем, чтобы «забыться», чтобы «отвлечься».

Так ли это на самом деле?

В том-то и дело, что нет.

Просто человеку, как правило, не хватает слов, чтобы выразить охватывающие его чувства или объяснить мотивы своих поступков, и он пользуется готовыми всплывающими в памяти клише, которые, как ему кажется, «подходят по смыслу». А когда слово сказано, человеку начинает казаться, что он и впрямь думает и чувствует то, что сказал.

А вот когда человек сам себя не экзаменует и не подслушивает, не пытается «выразить» и «сформулировать», а попросту говорит, как Бог на душу положил, выходят очень интересные штуки. Вот, например, диалог, подслушанный на улице моим товарищем Денисом Яцутко. Цитирую:

«По улице прогуливаются две немолодые женщины. Беседуют.

— А моя Светка, представляешь, не хочет сериалы смотреть. Я ей и рассказываю, и зову всегда, когда начинается, а она не хочет. Не нравится, говорит.

— Сына растит и сериалы не смотрит? Это что ж у неё вырастет, когда она жизни знать не хочет?

— О, это ты хорошо сказала мне… Я ей скажу. Скажу: «У тебя же ребёнок растёт! Что ж ты не смотришь, что в жизни бывает!»

Тут, кстати, срабатывает тот же самый эффект: как нечто кое-как оформленное в слова мы соглашаемся считать правдой мысли, так и нечто оформленное «в образы» (удачно ли, неудачно ли — не важно) соглашаемся считать правдой жизни.

На этом эффекте зиждется коварная сила слова, и на нём же — чумовая сила искусства, которой, как принято сегодня считать, у него нет.

Как же нет-то, помилуйте?! Разве телевизор не смотрят, в кино не ходят за тыщу миллионов рублей, книжек не покупают — вместо того, чтоб для ребят портянок пошить?

— Не-е-е, — ноют скептики, — книжки покупают не те, не в таких обложках! Те, которые покупают, они как раз, чтобы забыться, отвлечься, сбежать от действительности…

Да как же сбежать, если они всё вот это самое действительностью считают?

Вы не обижайтесь, я сейчас очень важную вещь скажу.

Знаете, чем вызвана популярность в литературе «больничной» темы?

Чем вызвана популярность фэнтези?

Фантастики? Сентиментального женского романа?

Юмористических лытдыбров «про деток»?

Тем, что люди интуитивно (и даже инстинктивно, как кошечка и собачка — целебную травку) ищут в современной культуре высокие вдохновляющие примеры. Самое убойное чтиво прошлого сезона — «про роды». Знаете, почему? Потому что 80 процентов читателей печатного слова — женщины, а женщинам приходится рожать. А рожать страшно. И очень важно, чтобы кто-то поддержал накануне, успокоил и вдохновил. С юморком, как Соломатина (это вот как раз писательница такая); юмор — замечательная анестезия. Хороший или плохой, неважно, главное, что работает. Помню, сам в больнице после операции лежал. В палате телевизор был, так не поверите — с какой жадностью смотрел КВН дурацкий! Вся палата смотрела. Плакала, материлась (от смеха швы болят), но смотрела — требовало нутро. Чтобы зажило поскорее.