Уолдо, Неприятная профессия Джонатана Хога и другие истории - [186]

— С чего бы это?

«С чего бы это? — подумал Уилсон. — Как ты не понимаешь, я — это ты, но старше тебя и опытнее, и ты должен верить мне».

А вслух он ответил:

— Если ты не можешь поверить мне, то кому ты вообще можешь верить?

Джо мрачно крякнул и, немного подумав, заявил:

— Я с Миссури. Пойду туда и посмотрю сам. — Тут Уилсон заметил, что Джо сделал движение в сторону Ворот.

— Куда это ты собрался?

— Туда! Я найду там Дектора и разберусь с ним.

— Не делай этого! — взмолился Уилсон. — Может быть, мы сумеем разорвать цепочку событий сейчас.

Но на лице Джо была написана такая решимость, что Уилсон вздохнул и развел руками.

— Ну, давай, — сдался он. — Это будут твои похороны. Я умываю руки.

Джо остановился перед Воротами.

— Что? Хм, как это могут быть только мои похороны?

Уилсон, онемев, смотрел, как Джо проходит сквозь Ворота. Чьи похороны? Он совсем не подумал об этом в таком разрезе. Ему вдруг ужасно захотелось броситься сквозь Ворота, догнать своего двойника и присмотреть за ним. Этот дурачок может натворить там дел. А если его убьют? Что тогда будет с Бобом Уилсоном? Он тогда тоже умрет!

Но может ли такое быть? Может ли смерть человека в будущем, которое отделяют от настоящего тысячи лет, убить его в 1952 году? Вдруг он увидел всю абсурдность этой ситуации и почувствовал большое облегчение. Действия Джо не могут подвергнуть его опасности — Уилсон вспомнил все, что Джо сделал, точнее, еще только должен будет сделать. Он поспорит с Дектором и в свое время вернется обратно через Ворота Времени. Ведь Джо — это он сам. Трудно было поверить в это.

Да, он был Джо. Точно так же, как он был номером первым. Они пройдут путь вслед за ним и окажутся на месте. Во всяком случае, должны оказаться.

Одну минуточку — значит, вся эта безумная история на том и закончится? Он сумел ускользнуть от Дектора, разобрался со своими двойниками и теперь остался при своих — если не считать выросшей щетины и, вероятно, шрама на верхней губе. Ладно, пора и честь знать. Теперь нужно побриться и снова приниматься за работу.

Пока Уилсон брился, он рассматривал в зеркале свое лицо и размышлял о том, почему не узнал себя в первый раз. Пришлось признать, что он никогда не разглядывал внимательно свое лицо. Уилсон всегда принимал его как некую данность, не представляющую особого интереса.

Теперь он чуть не свернул себе шею, пытаясь разглядеть свой профиль.

Когда он вышел из ванны, на глаза ему попались Ворота. Почему-то Уилсон решил, что к этому моменту они должны были исчезнуть. Однако они оставались на прежнем месте. Он внимательно осмотрел Ворота, обойдя их несколько раз кругом, стараясь при этом их не касаться. Неужели эта проклятая штука никогда не уберется из его комнаты? Ворота уже сыграли свою роль; почему Дектор до сих пор не закрыл их?

Уилсон встал перед ними, и им овладело странное ощущение, напоминающее то, которое тянет людей спрыгнуть с огромной высоты вниз. Что произойдет, если он еще раз войдет туда? Что он там найдет? Он подумал об Арме. И той, другой — как ее звали? Возможно, Дектор так и не назвал ее имени.

Однако Уилсон заставил себя не думать о них и сел за стол. Если он собирается оставаться здесь — а у него нет никаких оснований сомневаться в этом, — он должен завершить свою диссертацию. Нужно же что-то есть, ему просто необходимо получить степень — тогда он сможет рассчитывать на приличную работу. Так на чем же он остановился?

Двадцать минут спустя Уилсон пришел к выводу, что диссертацию необходимо переписать с самого начала до самого конца. Ее основная тема — применение эмпирических методов к решению задач сравнительной метафизики и выражение решения в четких математических формулах — была сделана вполне грамотно, но теперь у него появилась масса новых сведений, которые требовали серьезного осмысления и обработки. Перечитывая диссертацию, Уилсон ужасно удивлялся своему догматизму. Раз за разом впадал он в картезианские софизмы, путая понятные рассуждения с верными.

Он попытался набросать новые тезисы, но оказалось, что существуют две проблемы, которые до сих пор остаются для него открытыми: проблема эго и проблема свободной воли. Когда они находились в комнате втроем, кто из них обладал его эго — кто был им самим? И почему получилось так, что он не мог изменить ход событий?

Ответ на первый вопрос поразил Уилсона своей абсурдной простотой. Эго — это и есть он сам. Я есть я — недоказанное и недоказуемое утверждение, которое можно испытать непосредственно. Кем же тогда были двое остальных? Несомненно, они были также твердо уверены в том же самом — он это хорошо помнил. Уилсон стал думать о том, как это можно поточнее сформулировать: эго есть некая черта, присущая сознанию, последняя отметка в постоянно развивающейся последовательности воспоминаний. Это звучало как некое обобщение, но Уилсон не был до конца уверен в его правильности; ему было просто необходимо перевести эти слова в математические символы. Слова содержали в себе такие странные ловушки.

Зазвонил телефон.

Уилсон механически поднял трубку.

— Алло.

— Это ты, Боб?

— Да, а с кем я говорю?

— Ну дорогой, это же Женевьева. Что с тобой сегодня происходит? Ты уже второй раз подряд не узнаешь мой голос.