Умягчение злых сердец - [30]

Будь здоров, мой голубчик.

Молюсь за тебя».

Все. Ни подписи, ни даты.

Заверяя Великониду в том, что налетчиков ищут и найдут непременно, Шатохин не преследовал никакой цели. Он даже не помнил, что произнес обещание дважды. Что ж, тем лучше. Как знать, возможно, не будь сказано этих слов, не было бы и письма.

— Взяли с почтарей подписку об ответственности за разглашение? — Шатохин строго поглядел на лейтенантов.

— Там одна заведующая.

— Взяли подписку у заведующей?

— Так точно, товарищ майор, — отчеканил Хромов.

— Часто посылают по этому адресу письма?

— В прошлом году одно. Так же в ящик было опущено. Больше не помнит заведующая.

— А получают?

— Ни разу… Мы же только в Отяево были. Может, в основном через Боровки идет переписка.

— Да, в Лиственничное нужно съездить. Тоже…

— Не нужно, — прервал Шатохин. — Ни в Лиственничное, ни в Боровки. Почта оттуда все равно мимо райцентра не идет.

— Письма для Великониды могут быть адресованы кому-то из местных жителей, — сказал Поплавский.

— Могут, — согласился Шатохин. — И все равно мелькать по району больше не следует. Сейчас же выезжаем в Нетесово. Всякую работу по этому делу прекращаем.

4

— Я Тимоненко Алла. Работаю проводницей. — Женщина лет тридцати вошла в кабинет Шатохина буквально следом за ним. — За что вы хотите посадить Анатолия?

Женщина была настроена решительно. Голос ее звенел от волнения и раздражения. Не назови она своей профессии, Шатохин едва бы понял, что речь о Бороносине.

— Посадить я вообще никого не могу. Не в моей власти.

Можно было одернуть проводницу, прекратить разговор в таком тоне. Легче всего. Но что-то ведь ее привело. Просто выплеснуть раздражение в уголовный розыск не ходят.

— Сядем, поговорим спокойно, — предложил Шатохин, указывая женщине на стул. — Вы Бороносину кем приходитесь?

— Любовницей, — ^ ответила проводница.

— Мг… Ваш друг не подозреваемый и не обвиняемый. Свидетель.

— Не надо… Сама была свидетельницей. И никто в меня, как в Толю, мертвой хваткой не вцеплялся.

— А в него кто вцепился?

— Вы! Поезд наш вчера вечером ушел в Кисловодск. Толе за три часа до отправления велели оставаться в ремонтной бригаде. Я из Померанцева вытряхнула, что из милиции звонили, рекомендовали его пока в рейсы не посылать. А сегодня Толя мне признался, что его из Нетесово из аэропорта выпускать не хотели.

— Кто конкретно не выпускал?

— Поплавский.

— А звонил по месту работы?

— Он же.

— А говорите — я.

— Вы — это милиция, — проводница с досадой махнула рукой. — Толя рассказывал, из-за чего все это. Как вы допрашивали его, тоже рассказывал. Только что называли свидетелем, а подразумевали-то: он тоже… Толя говорит*, если настоящих преступников не найдете, на нем отыграе* тесь.

— Это зря.

— Не зря, — возразила проводница. — Теперь и говорят, и пишут о таких случаях. Ну, он сидел, ну, не для всех он хороший… Понимаете, все зти староверы, иконы — он о них говорит много. Ко это для него безразлично.

— Безразлично, а Говорит много, — заметил Шатохин.

— Ну и что, так разве не бывает? Считал бы иконы ценностями, с бабкиными бы так не поступал.

— Как?

— Прошлой зимой в сенцах стекло разбилось, он дыру иконой прикрыл, чтобы снег не летел. Приколотил гвоздями. Другую раньше за так Померанцеву отдал. Еще одна была, я забрала. Жалко ведь… Люди на нее молились.

— В сенях приколотил, это в Нарговке? — спросил Шахотин, про себя отмечая, что при встрече начальник поезда о подарке Бороносина не упоминал.

— Где ж еще, у меня сенцев нет.

— Так там до сих пор?

— Ну да.

— А Померанцеву дарил при вас?

— Какая разница… Вы лучше скажите, почему Толю не пустили в Кисловодск?

— Посидите, пожалуйста, в коридоре. Я позову. — Шатохин взялся за телефонную трубку.

Через минуту в кабинете был Хромов.

— Известно, что Поплавский позвонил руководству Бороносина и рекомендовал до поры не выпускать его в поездки? — спросил Шатохин.

Лейтенант знал: начальник Нетесовского районного ОУРа звонил в его присутствии.

— Надеялись, что вахтовик быстро из свидетелей передвинется в обвиняемые? Дальше бы все шло законным путем, — так? — Шатохин говорил тихо и зло.

Хромов отмалчивался.

— Потом напишешь рапорт, а сейчас… — Шатохин открыл дверь, пригласил проводницу, спросил у нее: — С другой бригадой можете в рейс выехать?

— Хоть сегодня. Людей не хватает.

— Вот и поезжайте. С Бороносиным вместе. Если он, конечно, нужен будет, как работник, в другом поезде.

— Нужен. — Живые огоньки вспыхнули в глазах проводницы. — А вы справку дадите, что Анатолий не виноват?

— Не нужно никаких справок. И спасибо, что зашли.

Оставшись один, Шатохин раскрыл деловой ежедневник, которым почти не пользовался, начертил прямую линию, поставил на ней три жирные точки. Под каждой написал название: Пышкино-Троицкое, Метляево озеро, Тангауровские болота. В сторонке, выше линии, крестиком обозначил скит Тандетниковой.

Налетчики добрались рейсовым пассажирским автобусом до села Пышкино-Троицкого. Дальше дорог нет, шли пешком. В Пышкино-Троицком или где-то поблизости их поджидала бабка Флора. Встретились, и вчетвером проделали путь чуть дальше Метляева озера. Прямиком. С Великонидой не встречались: незачем попадаться на глаза староверам-соседям Елены Викентьевны, да и пришлось бы делать крюк с лишнюю сотню километров.