Умри стоя - [4]

Глебу нравилось это ощущение. Словно мириады крошечных иголочек прокатываются волнами снизу вверх и обратно. А потом мягкое, приятное тепло рождается в груди, разливается вокруг, наполняя мышцы спокойной, уверенной силой. Глаза смыкаются. Дыхание глубокое, размеренное. Теплее, теплее. Мускулы начинают мелко подрагивать. Жар усиливается. Он растёт, как пламя на сухой траве. И вот уже темнота закрытых век расцветает красными прожилками, накаляется. Дрожь сотрясает тело. Багровые всполохи рвутся сквозь робкое мерцание. Сейчас, сейчас… Сильный резкий спазм пробивает мышцы, так, что фиксирующие ремни жалобно скрипят на запястьях. И… Взрыв! Темноты больше нет. Раскалённое алое облако поглотило всё вокруг, сожгло, разметало неслыханной мощью. Спина отрывается от кушетки, выгибается дугой, зависает, вибрируя, будто под током, и падает вниз. Отпустило. Жар быстро сходит. Исчезает, растворяясь в крови. Всполохи меркнут, затухают. Возвращается темнота, по венам бежит расслабляющий холодок. Дрожь унимается. Всё.

— Процедура завершена. Отстегнуть ремни, — пробился сквозь стук пульсации механический голос Архангела.

Защёлкали фиксаторы. Курсанты, потирая ноющие мышцы, начали подниматься с кушеток.

Скоро медик — высокий темноволосый парень лет пятнадцати — подошёл и к Глебу. Вынул иглу из катетера, отстегнул левую руку и замер, уставившись в сторону.

— Что? — произнёс он через секунду, кивнув на объект своего внимания.

Никто не ответил.

Парень машинально, не переводя взгляда, отстегнул правую руку, и Глеб встал. Не успел он коснуться пола, как мимо с удивительной быстротой промелькнула громадная красная фигура. Архангел остановился возле не освобождённой до сих пор кушетки, рядом с которой стоял ещё один курсант-медик. Тот опустил глаза и сделал шаг назад. Лехов взглянул на приборы, потом склонился над неподвижно лежащим Виталием Тришиным и пощупал пульс. Все в кабинете остановились, молча наблюдая за развитием событий. Архангел убрал руку от Витиной шеи, вырвал из принтера распечатку и, пробежавшись глазами по графикам, уронил бумажную ленту на пол.

— Кто следил за показаниями приборов? — задал он вопрос лишённым эмоций голосом.

— Я, — чуть слышно ответил дрожащий рядом курсант-медик.

Глеб даже не понял, что произошло потом. Стоявший спиной к нему Лехов теперь повернулся плечом, а курсант, уткнувшись лицом в стену, сползал вниз, оставляя на белоснежном кафеле широкую кровавую полосу.

— Отряд восемь-десять «Е», группа три, — всё тем же бесстрастным тоном обратился Архангел, провожая глазами медленно сползающее на пол тело, — свободны.

Двадцать девять человек организованной колонной шагали по коридорам центра теоретической подготовки, и гулкое эхо разносило стук подошв в едином ритме.

— Сегодня ударная доза была, — повернулся Толян вполоборота к шедшему рядом Глебу.

— Да, — кивнул тот и покосился на соседа, опасаясь услышать нечто, связанное с инцидентом в процедурном кабинете. Подобные разговоры категорически не приветствовались, как воспитателями, так и администрацией лагеря. И, несмотря на то, что случай был уже не первым, все домыслы, предположения и теории относительно полезности «медикаментозной профилактики» обычно рождались и умирали, не покидая пределов одной головы. А если им всё же доводилось как следует пустить корни, созреть и распространить вокруг деструктивное семя, тогда в дело шла прекрасно отлаженная система телесных наказаний, косящая всходы сомнений на корню. Коса её проходилась не только по источнику заразы, но и по всему контактировавшему со смутьяном личному составу. После пары таких «покосов» разговоры о негативных эффектах и их жертвах становились в среде курсантов крайне непопулярны, а зачинатель рисковал понести наказание прямо на месте, без проволочек.

— Фигово, — продолжил Толян. — Значит, в субботу без добавки. Но ничё, — он нежно похлопал обёрнутый салфеткой и лежащий в нагрудном кармане изюм, — мне пока хватит.

У Глеба с души отлегло. Преклов на счастье всем окружающим был верен себе. Если смерть одногруппника его и беспокоила, то никак не больше, чем субботний рацион. Тут он вряд ли лукавил. Хитрость и расчётливость были совершенно несвойственны Толе Преклову. Окажись он от природы чуток поумнее — не протянул бы в лагере и года. Но ему повезло. Гены скомпоновались таким замысловатым образом, что полное отсутствие вышеозначенных черт характера компенсировалось столь же полным отсутствием почвы для зарождения мыслей, которые следовало скрывать.

Многие одногруппники, да и воспитатели, считали Преклова откровенно тупым. Однако это ничуть не мешало Толяну сдавать нормативы и тесты. Он вообще прекрасно вписывался в жизнь и быт лагеря. Ему даже каким-то непостижимым образом удавалось сохранять небольшой слой младенческого жирка на довольно плотной тушке, из-за чего та выглядела обманчиво мягкой. Вид округлых розовеющих щёк, таких приторно гражданских, раздражал воспитателей, поэтому гоняли Толяна обычно в хвост и в гриву. Но он не жаловался. Никогда. По физподготовке Преклов имел одни из лучших в группе результаты, а недостаток сообразительности компенсировал усидчивостью, благодаря которой мог вызубрить что угодно.