Умные парни - [9]

Вопрос: Юрий Сергеевич, рядом на Профсоюзной улице стоит здание Института мировой экономики и международных отношений, которое является самым худосочным в Европе – занимает первое место по минимальному отношению поперечного сечения к высоте. Ваш ИНИОН – полная противоположность. Не вспомнить научного учреждения, которое так распласталось бы по земле. Это связано с вашей проблематикой?

Ответ: У истоков нашего института стояли большевики, которые хотели создать книжное хранилище, сравнимое с библиотекой Конгресса США. На эту роль отрядили библиотеку полузабытой ныне Коммунистической академии, которую в 1936 году слили с Академией наук СССР. А в 1969 году был создан Институт научной информации по общественным наукам (ИНИОН) с самой большой в Европе библиотекой по этой тематике. Так было до 1990 года – советская власть кормила науку щедрее, чем постсоветская. Мы практически ни в чем не знали отказа. Задачей ИНИОНа, «мини-академии наук» в гуманитарной области, был анализ зарубежных исследований, публикация рефератов, а также закрытых информационных бюллетеней для советского руководства. ИНИОН был единственной в СССР организацией, освобожденной от цензуры. Здесь было безумно интересно, а свобода была почти такая, о какой мечтали диссиденты.

Вопрос: Но это свобода в режиме ДСП – для служебного пользования. Многого ли может достичь общественная наука, которая заключила контракт с властью?

Ответ: Конечно, ИНИОН был уникальным и одновременно типичным порождением советской эпохи. У нас работали и бывшие чекисты, и те, кого преследовал КГБ. Институт много сделал для промывки мозгов в 1970—1980-е годы, либеральное крыло власти нам покровительствовало, нашими постоянными читателями были Шахназаров, Бурлацкий, Бовин…

Вопрос: В какой общественный институт сегодня не зай дешь, везде можно услышать, что именно он был оплотом передовых идей. Уже непонятно, где процветал застой и вообще был ли он в природе. Но из песни слова не выкинешь – вы чуть ли не единственный из нынешних академиков, кто был близок к диссидентскому движению и имел по этой части административные неприятности.

Ответ: Нет, подвигов я не совершал. Был знаком с диссидентами, перевозил самиздатовскую литературу, один раз был задержан с перепечатками, а преследования свелись к тому, что после аспирантуры на работу не взяли и год был безработным. Учился в МГИМО на одном курсе с Лавровым, Торкуновым, Миграняном, с послом в Америке Кисляком в одном классе в школе – они уже карьеру делали, а я ходил в ватнике, в кирзачах с портянками, с папиросой в зубах. Если честно, мне хотелось девушкам нравиться. В ИНИОНе я подрабатывал рефератами и в ученые вовсе не собирался. Мне казалось, я стану поэтом, как Бродский. Наука была операцией прикрытия, но постепенно втянулся. Сейчас понимаю, что стихи пишет каждый второй интеллигентный мальчик в очках. До сих пор, когда меня называют «академик», для меня это дико, как будто ко мне обращаются «маркиз Пивоваров». Титул не делает ученого, великий Бахтин был кандидатом наук.

Долго я не имел права преподавать и оставался невыездным. В ФРГ, о которой писал диссертацию, первый раз оказался только в 1989 году. Сильнейшее потрясение – это была не та страна, про которую я писал, и не тот язык, который я учил в вузе. Точно так же смехотворны многие исследования иностранцев о России. Ученый должен дышать воздухом страны, которую изучает, должен быть погружен в саму ткань общества – иначе получается чушь и бред.

Вопрос: Как же Ленину, который чуть ли не двадцать лет сидел в эмиграции и не знал русской жизни, удалось взять власть и управиться с огромной страной? Или он привез в пломбированном вагоне особенное знание?

Ответ: Кстати, вместе с Лениным из эмиграции вернулась моя бабушка, дочь гвардейского генерала, ушедшая к большевикам. Ленину и не надо было разбираться в тонкостях русских реалий. Он был лишен моральных комплексов и оказался единственным политиком, который конгениально соответствовал асоциальному разгулу, захватившему Россию. Внутренним инстинктом он оседлал стихию бунта и, как ловкий виндсерфингист, вознесся на этой волне на вершину власти. Ленин – ключевая фигура русской истории. Он создал строй, который никуда не ушел, только эволюционировал.

Вопрос: Из ваших слов следует, что революция, которая нарушила нормальное развитие России, не была предопределена и ее можно было избежать, что противоречит доктрине об историческом детерминизме. Сейчас перед Россией стоит необходимость решительной модернизации. Насколько этот путь неизбежен?

Ответ: История – открытый процесс, и нет законов, из которых неотвратимо вытекали бы однозначные последствия. Человек – живое существо, обладающее свободой воли, и многое зависит от того, чего он захочет. Революция 1917 года не вычитывается прямо из истории – она могла произойти, но могла и не произойти. Так же ошибочно считать, что инновационная экономика является общим будущим для всех стран. В христианской цивилизации тема осознанного выбора между добром и злом является центральной. Если русские люди не захотят жить иначе, чем живут сейчас, ничего не изменится – никакой модернизации, несмотря на все призывы, не произойдет.