Умирающая Земля - [27]

Лайан побежал со всех ног. Он прыгал, он парил. Его башмаки едва касались земли. Из зала, через площадь, в неразбериху разбитых статуй и упавших колонн. А за ним, как собака, бежал Чан.

Лайан пробежал вдоль большой стены и прыгнул в разбитый фонтан. За ним – Чан.

Лайан устремился в узкий проход, взобрался на груду мусора, на крышу, оттуда во двор. За ним – Чан.

Лайан пронесся по широкой улице, на которой росло несколько чахлых старых кипарисов, слыша за собой Чана. Он вбежал под арку, вытащил свой бронзовый обруч, надел на голову, опустил к ногам, переступил через него. Убежище. Он один в темном волшебном пространстве, исчезнув ото всех земных взглядов, от всего земного знания. Молчание, мертвое пространство…

Он почувствовал близкое движение, выдох. Рядом послышалось:

– Я Чан Неминуемый.

Лит сидела под лампой на своей кровати и плела коврик из лягушечьих шкур. Дверь закрыта, окна забраны ставнями. Снаружи в темноте лежал луг Тамбер.

Царапанье в дверь, скрип испытываемого на прочность замка. Лит застыла, глядя на дверь.

Из-за двери раздался голос:

– Сегодня, Лит, для тебя две длинных ярких нити. Две, потому что глаза были такие большие, такие золотые…

Лит сидела неподвижно. Она ждала час; потом, прижавшись к двери, прислушалась. Никого. Поблизости заквакала лягушка.

Она раскрыла дверь, нашла нити и снова заперлась. Подбежала к золотому ковру и приладила на место спутанный моток.

Она смотрела на золотую долину, больная от стремления в Аривенту, слезы скрывали от нее мирную реку, тихий золотой лес.

– Ковер все шире… Однажды он будет закончен, и я вернусь домой…

Юлан Дор

Принц Кандайв Золотой серьезно сказал своему племяннику Юлану Дору:

– Договоримся, что новые знания станут нашим общим достоянием.

Юлан Дор, стройный молодой человек, с бледной кожей, черными волосами, глазами и бровями, печально улыбнулся.

– Но ведь это я поплыву в забытые воды, я буду отбиваться веслом от морских демонов…

Кандайв откинулся в кресле и коснулся носа набалдашником трости из резного нефрита.

– А я сделал это путешествие возможным. Более того, я сам искусный колдун; новые знания лишь увеличат мое искусство. А ты, даже не начинающий, узнаешь такое, что поместит тебя среди волшебников Асколайса. Это много выше твоего нынешнего незначительного положения. Если посмотреть с этой точки зрения, я приобретаю мелочь, ты – очень многое.

Юлан Дор скорчил гримасу.

– Верно, хотя я не согласен с твоей оценкой. Я знаю Заклятие Холода Фандаала, я признанный фехтовальщик, мое положение среди восьми делафази– ан…

– Тьфу! – насмешливо поизнес Кандайв. – Безвкусные манеры мелких людишек, впустую тратящих свои жизни. Жеманные убийства, извращенный разврат, а в это время истекают последние часы Земли, и никто из вас ни на милю не удалялся от Кайна.

Юлан Дор сдержал язык, вспомнив, что принц Кандайв Золотой также не чуждается удовольствий вина, постели и стола; и что самое дальнее его путешествие из крытого куполом дворца – к резной барже на реке Скаум.

Кандайв, умиротворенный молчанием Юлана Дора, достал ящичек слоновой кости.

– Ну, так вот. Если мы договорились, я сообщу тебе необходимые сведения.

Юлан Дор кивнул.

– Договорились.

Кандайв сказал:

– Направишься к забытому городу Ампридатвиру. – Он искоса наблюдал за Юланом Дором. Тот сохранял спокойное равнодушное выражение.

– Я никогда не видел его, – продолжал Кандайв. – Поррина Девятый называет его последним из олекнитских городов, расположенных на острове в Северном Мелантине. – Он раскрыл шкатулку. – Этот рассказ я нашел в груде древних свитков – свидетельство поэта, бежавшего из Ампридатвира после смерти Рогола Домедонфорса, их последнего великого правителя, волшебника, обладавшего огромной властью, который сорок три раза упоминается в Энциклопедии…

Кандайв вытащил растрескавшийся пергаментный свиток и, раскрыв его, прочитал:

– Ампридатвир гибнет. Мой народ забыл учение силы и дисциплины и погрузился в суеверия и схоластику. Идут бесконечные споры: бог Паншу представляет верховный разум, а Газдал – предел разврата, или наоборот: Газдал – добродетельное божество, а Паншу – само зло.

Этот вопрос решается при помощи огня и стали. Я оставляю Ампридатвир упадку и отправляюсь в спокойную долину Мел-Палусас, где и проведу последние дни своей жизни.

Я еще застал старый Ампридатвир; я помню его башни, сверкающие по ночам удивительным блеском, испускающие лучи, которые затмевали само солнце. Тогда Ампридатвир был прекрасен – и сердце мое болит, когда я думаю об этом древнем городе. Семирский виноград спускался тысячами свисающих гирлянд, голубая вода текла в трех выложенных камнем каналах. Металлические машины мчались по улицам, металлические экипажи заполняли воздух густо, как пчелы возле улья, – чудо из чудес, мы заставили плененный огонь предолевать могучее тяготение Земли… Но избыток меда пресыщает язык; избыток вина разрушает мозг; избыток легкости лишает человека сил. Свет, тепло, вода, пища были доступны всем и добывались с минимумом усилий. И вот жители Ампридатвира, освобожденные от утомительного труда, предались фантазиям, извращениям и оккультизму.