Умирал дракон - [6]

Они и внимания на него не обратили – жгли друг друга желтыми взглядами, клокочущее ворчание рвалось из глоток.

– А вы что же? – спросил Гаранин у третьей головы, спокойно помаргивающей.

– Я? – Третий поднял брылья, и впечатление было такое, словно он дерзко усмехнулся. – А какой, собственно, смысл в этих дискуссиях? Старшенький – хозяин, ему и решать, и коли уж ничего от меня не зависит, ни за что я и не отвечаю. Принимаю жизнь какой она есть – не так уж черны ее теневые стороны…

– Ситуацию нужно рассматривать начиная с незапамятных времен, – сказал Гаранину Второй. – Давным-давно перед созданием, которое ты видишь, встал выбор – либо стать, отрезая возможность возврата в прежнее состояние, человеком – умным, талантливым и дерзким, способным многое сделать, многого достичь, либо сделаться ужасом неба. Как ты догадываешься, выбрано было второе…

– И не жалею, – сказал Первый. – Стать человеком означало влиться в стадо, даже и выделяясь в нем талантом и таланом. Стадо, которое все равно ничего не создает, так что выбиваться в его вожди было бы скучно. Предпочитаю небо – да, злое. А если кому-то это не нравится, пусть попробует мне это доказать… – Он мельком глянул на увешанную оружием стену.

– Лучше бы тебе туда не смотреть, – сказал Вто-рой. – Потому что это тебе напомнит – мы не растворяемся в пустоте, мы живем в памяти. О них складывали песни, а о тебе? Припомнить эпитеты? Наблудил столько, что даже в твое существование не верили… Ты же им всегда завидовал сверху. Ты и церковь на том озере развалил исключительно потому, что тебе такой не построить. Ты вспомни, как рассыпал золото перед той девчонкой из Славска, а она тебя и видеть не хотела, своего с войны ждала. Конечно, украсть ее, спалить терем – на это тебя хватило… И так всегда – ты им мстил за все, на что сам оказался неспособен. Значит, волновало что-то? Тоже мне супермен, дурная сила – от слабости…

О Гаранине они прочно забыли – сыпались имена, ссылки на события бог знает какой глубокой давности, Гаранин с трудом проводил аналоги, а часто и понять не мог, о чем шла речь. – История утаила эти города и имена, свершения и неудачи. Ему пришло в голову, что хотя на него не обращают ровным счетом никакого внимания, от него все же ждут подтверждения тех или иных истин – глупо было бы думать, что им понадобился просто слушатель. Приключение оборачивалось новой стороной, сложной и непонятной.

– Нетленные ценности, человечество добреет… – раскатился жестяным хохотом Первый. – Добреет оно, как же… Ты посмотри вот на этого гуманоида. – Он кивнул на Гаранина. – Решил я сделать тебе приятное, велел приволочь незаурядный экземпляр твоего преодолевшего прошлые заблуждения примата. Он же сожрал, по сути, своего старика – с самыми благими намерениями, разумеется, – а теперь святого из себя корчит… Они же ничуть не изменились, балда! Да пойми ты хоть перед смертью! Костлявая подступает, а ты дитятком глупым в лучший мир отходишь!

– А уж сюда вы не суйтесь, – сказал Гаранин. – Вам этого не понять.

– Ну-ну, – развернулся в его сторону Первый. – Излагай, приматик, не слопаем…

– Вам этого не понять, и не беритесь об этом судить, – сказал Гаранин. – Во-первых, вы, строго говоря, не принадлежите ни к человеческому роду, ни к этому времени. Во-вторых, вы всю жизнь разрушали. Я строю. И наши дела и побудительные мотивы вам абсолютно чужды.

– Вот мотивы мне как раз и не чужды, – сказал Первый. – Отбросив все словесные кружева, отвечай внятно и кратко – сожрал начальника?

– Если рассматривать…

– Кратко отвечай, говорю!

– Сожрал, – сказал Гаранин. – Называй это так. Жонглировать словами можно как угодно. В действительности…

Он говорил, повторяя то, что не так давно думал сам, то, что пытался втолковать Вете, старался объяснить Первому сложность своей работы и жизнь своего века. Он посмотрел на Второго – они были союзниками, если вдуматься, следовало ждать поддержки и одобрения, но Второй отвернулся, смотрел в угол, и Гаранин стал путаться в словах, сбился с мысли, а там и вовсе замолчал.

– Люблю послушать умственного человека… – сказал Первый. – От души благодарю, старина. Утвердил во мнении, что вы в отличие от моих туповатых предков достигли больших успехов в искусстве элегантно сглатывать своего ближнего. Помирать приятнее…

– Зеркало, – бросил Второй, не оборачиваясь к ним.

– А что, и зеркало, изволь. – Первый неприкрыто торжествовал. – Эй, челядь, зеркало!

Шустро прибежавший леший дернул тяжелую портьеру, и открылось огромное овальное зеркало в золотом кружеве массивной рамы. Первый и Второй вперились в него, перебрасываясь короткими репликами:

– Откуда пойдем?

– Давай скоком по узлам…

– Ага, в институте он…

– Шире, шире, глубже.

– Да нет, это же таран, это же я в земном варианте, неужели не понял, совесть ты моя буйная?

Гаранин смотрел туда же, но ничего не мог различить – в зеркале плавали непонятные туманы, бесформенные сполохи клубились и таяли, и советы Второго становились все короче и реже, а Первый похохатывал торжествующе. Гаранин понимал, что речь идет о нем, что в зеркале проплывает его жизнь, и дорого бы дал, чтобы туманы превратились для него в ясные образы, – впервые ему захотелось просмотреть, как киноленту, свою прошлую жизнь и подумать над ней.