Умирал дракон - [3]

Гаранин забрал «дипломат», запер машину и размашистым шагом бывалого туриста направился к тракту. Раздражение на машину улеглось, более того – было даже что-то пикантное в том, что к решающей его судьбу встрече приходится добираться таким вот образом. Будет что вспомнить. Он шагал, помахивая в такт «дипломатом», страха перед темнотой он никогда не испытывал, в небе все четче проступали крупные белые звезды, было свежо и спокойно.

Поворот. Далеко просматривается дорога и человек впереди – он шел в ту же сторону, гораздо медленнее Гаранина, едва ли не брел. Куда это он, с легким недоумением подумал Гаранин. Корову искать пошел, что ли? Ботал поблизости не слышно.

Чтобы не испугать внезапным появлением случайного попутчика – все-таки дорога, вечер, неприятно тому будет вздрогнуть, – Гаранин громко засвистел какой-то модный мотивчик и прибавил шагу. Человек не обернулся. Гаранин засвистел громче. Никакого результата. Он крикнул:

– Эй, дядя!

Тщедушный человечек в чем-то мешковатом брел, словно и не слышал. Гаранин наддал, пристроился к незнакомцу плечо в плечо, посмотрел на него сверху вниз и спросил:

– Что не отзываешься, дядя?

Маленький козлобородый мужичок в облезлом полушубке не по сезону посмотрел на него, дернул растопыренной пятерней и без того кудлатые волосы, лениво обронил:

– А зачем?

– Ну мало ли…

– Мололи, мололи, да и смололи…

Водкой от него вроде бы не пахло.

– Корову ищешь? – спросил Гаранин.

– Коли ты себя коровой считаешь…

– Я-то причем?

– А я? – сказал мужичок. – Ты не при чем, а я при нем, должность такая.

– При ком?

– При нем. – И мужичок раскатился перхающим смешком. – Эть ты смотри, как занятно получается, – не похожа твоя вонючая самобежка на мужицкую телегу, а один ляд прыть потеряла. Занятно… Вот ты грамотный, объясни, почему так? Ведь по старинке я все делал, как при Ваньке Грозном…

Послал бог попутчика, разочарованно подумал Гаранин. Ему сразу стало скучно. Услышал шум мотора – далеко ведь по тайге разносится – и стал плести черт знает что. Как дед Мухомор в нашей деревне – тот, шизанувшись на старости лет, все лешим себя воображал… Так и помер, не разуверившись.

– Из Каптайки, батя? – спросил Гаранин, решив, что перебросится парой фраз и уйдет, не тащиться же с этим вороном здешних мест черепашьими темпами. – Закурим?

– Свой есть, – сказал попутчик. – От вашей травы и коза не заперхает. Так объясни мне, пока шагаем, – почему и на твою ворчалку, и на телегу один наговор действует?

– Какой еще наговор? – без всякого интереса спросил Гаранин.

– Какой, какой… Надежный, раз я снял тебя с колес. Это почему же «Роланд», своих святых не нашел, за море подался – там святее?

Гаранин даже приостановился от мгновенного удивления:

– Что? Ты откуда знаешь, дедуган?

– Мне положено. Леший я, – скучным голосом сказал дед. – Слышал про такую лесную разновидность?

Как всякий нормальный человек, Гаранин испытывал к сумасшедшим легкий брезгливый страх.

– Ну ладно, батя, будь, – сказал он торопливее, чем следовало. Шагнул прочь. И остановился.

Не было дороги, накатанной колеи с рубчиком нетронутой земли посредине. Глухая поляна, со всех сторон замкнутая темной тайгой. Дедок затрясся в дробном смехе:

– Ну ты скажи, до чего ничего не меняется – по старинке я тебя и завел…

Страх был липкий, подминающий, Гаранин не сомневался в своем рассудке и в том, что это происходит наяву, но дикая иррациональность происходящего не укладывалась в понимание – только что они шли по дороге, и вдруг дороги не стало. Мистика. Бред. Повести Корабельникова.

А старичок заходился довольным хохотком в шаге от него, плотский, насквозь реальный, пахнущий пыльной одеждой, махрой и еще чем-то непонятным. Он вдруг оборвал смех, как проглотил, сгреб Гаранина за лацкан куртки, и в балагуристом тенорке угловато проступили властные нотки:

– Ну пошли, что ли? Заждались нас…

Гаранин тренированно отбил руку, еще секунда, и провел бы подсечку с болевым захватом, но земля под ногами превратилась в дым, дым растаял, и Гаранин, нелепо взмахнув руками, провалился куда-то вниз, упал на спину, всем телом, а больнее всего затылком, стукнулся обо что-то жесткое, твердое, реальность ослепительно лопнула разрывом гранаты…

Зажмуренные глаза чувствовали свет, тело – твердую поверхность, ничем не напоминающую землю. Открывать глаза Гаранин не спешил. Слух защекотало болботание:

– Вы что, подстелить чего не могли? Ему вон памороки забило.

– Ни хрена, оклемается. А ты сам повежливей мог?

– Куда там – прыткий, в личность чуть не влепил. Хорошо, успели вы калитку отворить…

– Водой его полить?

– Ага! Ресницы-то елозят. Очухался, что ему.

– Гостенек! – позвали требовательно. – Мигайки-то раствори!

Гаранин открыл глаза, уперся ладонями в жесткое и сел. Пещера метров десяти высотой и столько же в ширину-длину – полированный пол и нетронутый купол бугристого дикого камня, бело-серые мраморные колонны волокнистого рисунка в два ряда, и непонятно откуда сочится бледный свет. На скамье с затейливо гнутой спиной сидел попутчик в компании двух таких же, с клочкастыми бороденками, в обтрепанных шубейках. Все трое курили «козьи ножки» и разглядывали Гаранина с любопытной подначкой.