Умереть в Париже - [16]

Имея в месяц три йены на расходы, я смогу обойтись без женского рукоделия!

При этой мысли передо мной открывалось светлое будущее. Когда я поступил в школу, мне не пришлось тратиться на головной убор, поскольку как раз в то время, выбирая тряпьё из бумажного хлама, купленного для переработки, мать нашла поношенную фуражку, которая и досталась мне. Когда я её выстирал с мылом, она села и стала мне мала, поэтому мне пришлось подрезать её сзади. Ботинки были куплены по дешёвке, и в дождливые дни вода в них не то что просачивалась, она в них вливалась, ноги сводило от холода, но меня грели мечты о том, как с Божьей помощью я стану отличником и смогу купить себе и фуражку, и ботинки.

Во втором семестре я также показал лучшие результаты. И таким образом, в следующем классе стал стипендиатом. Из тех трёх йен, которые мне ежемесячно высылал морской офицер, двадцать сэн, как уже говорилось, шло в общество школьной дружбы, так что в моём распоряжении оставалось две йены восемьдесят сэн, и хотя часть этих денег приходилось тратить на одежду, я всё равно чувствовал себя богачом. Тётушка была за меня рада, бабушка тоже. Сказав, что всё это с Божьей помощью, она заставила меня купить дешёвых сластей, которые, предварительно посвятив Богу, раздала собравшимся верующим.

Если бы не беда, случившаяся в дядиной семье, я был бы счастливейшим из учеников, ибо, несмотря на свои скудные ресурсы, оставался стипендиатом до самого выпуска и не знал ни в чём нужды. Но на второй год моей учёбы, летом, у тётушки О-Тига во время четвёртой беременности случились тяжёлые роды, новорождённый умер, а тётушка, так и не оправившись после родов, скончалась весной следующего года тридцати трёх лет. Я переживал её смерть, как потерю своей матери. Я разом лишился поддержки и сострадания…

Бабушкиным глазам изредка возвращалась способность видеть, тогда она вдруг начинала звать нас:

— Эй, все идите сюда, покажите мне свои лица!

Внуки и жившие в задней части дома дяди сбегались к бабушке, и она, должно быть и впрямь на минуту прозрев, сияя, разглядывала одно лицо за другим, уделяя каждому по нескольку слов: "Как ты вырос!" или: "Ты плохо выглядишь, что-то у тебя не в порядке!" — но зрение возвращалось лишь на считанные минуты, после чего занавес опускался. Она говорила: "Ну, довольно, идите!" — и её лицо накрывала скорбная тень. Не знаю, как с точки зрения медицины объяснялся тот факт, что ей на короткое время, точно луч света, возвращалось зрение, но сама бабушка и все вокруг были убеждены, что на то есть таинственная воля Бога. Мол, если бы все окружающие, укрепив сердце, жили в соответствии с помыслом Божиим, у бабушки разверзлись бы очи и ночь превратилась в день. Всё это, без сомнения, способствовало пробуждению веры в окружающих. Сколько раз тётушка обращалась к Богу с просьбой передать её глаза бабушке! Но после тётушкиной смерти и в бабушкины глаза, кажется, перестал проникать свет, она уже не подзывала, как прежде, внуков. Иногда я видел, как она, сидя у очага, рассеянно подносила к лицу ладонь и разглядывала пальцы, но всякий раз, застав её за этим занятием, я застывал неподвижно, боясь пошевелиться.

— Никакая вера не спасёт от такой беды.

Так люди говорили о тётушкиной смерти, те же сомнения, видимо, смущали и приверженцев учения. Бабушка старалась их приободрить:

— "Сустав" перед тридцатой годовщиной — период скорби, поэтому нам нельзя впадать в уныние.

А вот поведение моего отца, пришедшего на ежемесячный праздник, с точки зрения веры было образцовым, хотя мне оно показалось тогда бессердечным. Вместо того чтобы скорбеть о смерти тётушки, он рассуждал о суровости божественного Провидения. Я был свидетелем того, какие тяжёлые душевные муки испытывала тётушка на протяжении полугода со времени её родов и до её смерти, и с горечью думал о том, как на верующего человека могли обрушиться такие беды?.. Тётушка жестоко терзала себя, желая очистить свою душу. Не противоречат ли Божьим заповедям мои помыслы? — задавалась она вопросом. — Не было ли в том, что я делала, чего-то такого, что шло против воли Божьей? Проповедники безжалостно бичевали эту слабую, израненную душу. Отдав Богу всё, даже то немногое, что осталось у неё из одежды, тётушка продемонстрировала Богу, что готова стряхнуть с себя присущую людям "осьмицу праха". Но восстановить здоровья так и не смогла.

— Я уж не знаю, в чём бы я ещё могла покаяться… Вот если бы ещё хоть раз выйти на берег моря…

Так она мне говорила. И не в те ли часы, когда я со стороны наблюдал за её духовным подвигом, во мне впервые зародились ростки сомнения в религиозной вере?

Суть всякой веры в том, чтобы, отвергнув счастье в дольнем мире, обрести счастье на небесах. Но учение Тэнри, как я смутно тогда чувствовал, призывает жертвовать счастьем в дольнем мире ради того, чтобы обрести иного рода блаженство в этом же самом дольнем мире, поэтому, не видя в бедах, обрушившихся на нашу семью, ни малейшего проблеска какого-либо иного блаженства, я начал испытывать сомнения.

Через год после смерти тётушки дядя вторично женился. Моя новая тётка привела с собой восьмилетнего сына. Не имея веры и будучи характера вспыльчивого, она ворвалась в дом как буря. Все в нашей семье, начиная с бабушки, были людьми добросердечными, можно сказать духовной аристократией, а новая тётка, человек жестокосердый, принадлежала к духовным плебеям; она презирала религию, отказывалась даже напоить чаем собравшихся в храме, поэтому в доме беспрестанно бушевал невидимый шторм. Оказавшись под гнётом обстоятельств, я с моим самомнением порой впадал в отчаяние. Воздержусь описывать случавшиеся тогда безобразные сцены, но я всегда терпел до последнего, напоминая себе, что среди людей есть аристократы и плебеи духа. Сжав зубы, я старался, что бы ни случилось, оставаться среди первых.