Умереть молодым - [26]

Осторожно выглядываю из-за плеча Виктора, чтобы посмотреть на Гордона, а тот не сводит с меня своего беспокойного взгляда, крепко сжимая в руке бутылку «бордо». «Почему ты прячешься?» – читаю в его взгляде немой вопрос, обращенный ко мне. Затем он отворачивается. Берет с полки вторую бутылку и удаляется от нас.

Возле кассы выставляю на конвейер наши покупки из бакалейного отдела. Баночка горчицы на самом дне тележки. Страх, который я испытала перед полками с горчицей, можно забыть; множество прилавков отделяют нас от того опасного места, – но я все еще нервничаю, как человек, который чуть не попал под машину, и теперь с трудом приходит в себя; или как водитель, который с превышением скорости промчался мимо полицейского, а тот почему-то не остановил его и не потребовал штрафа.

Вроде бы я не сделала ничего плохого, но меня могли арестовать; вроде бы я не преступница, но могла пойти по плохой дорожке.

Сосредотачиваю все внимание на своих покупках, расставляю на конвейере и одновременно подсчитываю в уме их стоимость: йогурт – 1.69, шампунь – 2.15, мороженые бобы – 85 центов, помидоры – 89 центов за фунт…

– Дай-ка подумать, почему ты не захотела купить пряности и оливки. Так в чем же дело… – говорит Виктор с таким видом, будто решает серьезную задачу. Проводит рукой по лицу, – сразу видно, что тяжкие размышления причиняют ему боль. – Знаю! – восклицает он, наконец разобравшись, в чем дело. – Ты выросла в очень бедной семье, пряности и оливки напоминают тебе о нищем детстве. Не хочешь ли в очередной раз заставить мое сердце сочиться кровью от боли?

– Виктор!.. – выгружаю из тележки галлон мороженого, баночку «чили», алюминиевую фольгу.

– Не «Виктар», а «Виктор», – поправляет он мое произношение. – Повтори «эр», «эр», – как будто мотор работает.

– Прекрати, – прошу я.

Виктор встает поближе к тележке, наблюдая за мной так внимательно, будто на шахматном турнире следит за розыгрышем решающей партии. Почти физически ощущаю, что готовится очередная порция упреков и язвительных замечаний. Кладу коробку сырных вафель между мылом для мытья посуды и пирожными и жду комментария. Виктор, полуотвернувшись, искоса наблюдает, как я раскладываю коробки, банки и упакованные в пластик колбасы. Интересно, что еще в моей внешности или покупках попадет под огонь его критики.

Так за что теперь я получу по шее: за то, что у меня не завязаны шнурки на ботинках, или за то, что я бессердечная и бесчувственная, или за то, что слишком эмоциональная? Виктор просто виртуозно находит во мне недостатки. Мне прямо-таки льстит, что он так долго медлит, колеблется, выбирает, чем бы побольнее меня задеть.

– По-моему, на дно надо класть то, что тяжелее: отбеливатель, эти банки с супами и молоко, – произносит наконец Виктор. – А то яйца и помидоры превратятся в кашу.

Не в силах сдержаться, я начинаю хохотать.

– Давай, Хилари, веселись, тебе же удовольствие доставляет делать мне все назло, правда?

– Ой, Виктор, дай передохнуть, – прошу я.

– Тебе же очень нравится, если я нервничаю, верно? – продолжает он.

– Сам начал, – возражаю я, хотя совсем не уверена, что права.

– Я всего-навсего внес предложение. Предложение: предлагать для рассмотрения, вносить предложение, вызывать смысловые ассоциации, вспоминать по ассоциации, намекать, напоминать… Так что же: разве хоть одно из перечисленных определений… хоп! тут опять следует воспользоваться одним из этих слов, – можно истолковать как призыв к началу боевых действий? – говорит Виктор.

Меня ужасно злит, когда он начинает вот так разглагольствовать, подбирает синонимы к каждому слову, изрекает с видом оракула прописные истины. То разбирает этимиологию каждого слова, то цитирует Платона. В такие минуты меня охватывают сомнения: что общего может быть у меня с этим человеком, он просто невыносим, что я в нем нашла, как можно восхищаться таким плохим человеком? Надеюсь, никогда не последую его примеру, останусь такой, как есть. Захваченная этими мыслями, перестаю смеяться и стою перед ним с напряженным выражением, ожидая, что будет дальше. Лицо Виктора темнеет, и он начинает снова:

– Что с тобой? – спрашивает он. – Разве не видишь, что я только пытаюсь помочь тебе дружеским советом?

– Дружеским! – повторяю я.

Он пристально смотрит на меня, напоминая в эту минуту капитана противоборствующей команды.

– Бессмысленно бороться с тобой, Хилари. Ты должна победить. Так уж заведено: из любой ситуации ты выходишь победительницей. Зачем нам морковь? Ты ведь знаешь: я ненавижу морковь.

– А я люблю морковь. По-моему, ничего нет вкуснее моркови.

– Так и подавись этой проклятой морковью, – рычит Виктор.

Ну, это уж слишком. Я задыхаюсь от смеха, отворачиваюсь, прикрыв лицо рукой. Мой истерический хохот привлекает внимание покупателей, а я не в силах остановиться; тогда Виктор хватает меня за руку и сильно встряхивает. Это унизительно, но я мгновенно успокаиваюсь. Домохозяйки с детьми останавливаются у нашей кассы, осуждающе взирая на нас.

А меня охватывает дикое желание отдавить Виктору ногу, или запустить в него чем-то потяжелее, или стукнуть его в живот. Хочется искалечить его, двинуть кулаком в зубы. Но как только представляю себе, как бы я все это сделала, как бы ему было больно, меня охватывает чувство вины перед ним. Какая же я дрянь: ведь Виктор так болен, в последнее время совсем исхудал, белки глаз пожелтели, а кожа под глазами воспалена. Мне ужасно стыдно! Как бы я хотела уберечь Виктора от всех напастей, в том числе и от его истонченного болезнью тела! Прижаться бы к нему крепко-накрепко, чтобы передать ему хоть малую часть моего здоровья. Различие в нашем облике столь издевательски бросается в глаза: я – образчик крепкого здоровья, румяные щеки, гладкая кожа, даже губы не трескаются. Я не красавица, во мне заключены все достоинства и недостатки того дня, когда я появилась на свет. Хоть чем-то обидеть Виктора, причинить ему боль, – для меня самое тяжкое, в каком-то смысле, преступление.