Умереть молодым - [19]

– Ни в коем случае, – успокаивает меня Виктор. – Это было крещение при переходе в другую жизнь.

По словам Эстел, смерть безболезненна. Смерти на самом деле нет. Смерти не существует. Наша жизнь не что иное, как ряд превращений нашего тела. Сначала мы – младенцы, рабы тела. Плачем, отрыгиваем, у нас режутся зубки. В младенчестве мы подчиняем постепенно себе свое тело, но половая зрелость все переворачивает вверх дном – и снова тело не подчиняется нам.

– Пусть наступает зрелость, и вы опять обретаете контроль над своим телом, – объясняет Эстел. – Но и этот период проходит. Беременность – переход в новое состояние. Мы больше не властны над своим телом. То же самое происходит и в старости. Мое тело больше не принадлежит мне. Смотрю на себя в зеркало и ожидаю увидеть совсем другое лицо. Иногда думаю: «Чьи же это руки с обвисшей кожей? Чьи вон те морщины у глаз?»

– Таких морщин, как у тебя, нет ни у кого, – замечает Виктор. – Это твой отличительный признак.

– Не совсем так, – возражает Эстел. – В любом случае, смерть – еще одно превращение в длинной цепи превращений, и ничего больше. – Эстел отпивает чай, оставляя розовые полукружья губной помады на краях чашки.

Уже поздно. Все мы устали. Виктор жалуется на головную боль. Он откидывается на кушетке и непроизвольно зевает. На кофейном столике в общей куче пачки сигарет, скомканные бумажные салфетки, стаканы и тарелки с крошками хлеба. Эстел сидит все в той же позе. Ее причудливая одежда скорее похожа на драпировку, чем на платье. Выясняется, что куплена она у каких-то местных жителей в Перу.

– Во что веришь ты, Хилари? – спрашивает Эстел.

– Вы имеете в виду что-то вроде Бога?

– Не обязательно Бога. Что угодно. Должна же ты верить во что-то.

Размышляю над ее словами. Мне и раньше задавали такие вопросы. Как-то раз я устроилась на временную работу в юридическую контору, почти все служащие которой были квакерами. Летом на Харвард-сквер полно проповедников, влезают на пустые ящики и призывают народ под знамена разных богов. Иногда я принималась их поддразнивать, объясняла, что не могу примкнуть к их церкви, потому что создала собственную религию, спрашивала, не хотят ли они стать последователями моей новой религии. А сама так и не примкнула ни к какой религиозной секте, все религии одинаково чужды мне. Очевидно, я ни во что не верю, хотя мне неловко признаваться в этом. В ответ на вопрос Эстел молча пожимаю плечами, не столько потому, что у меня нет ответа, сколько оттого, что ответ не подготовлен. Не могу назвать церкви или секты, с которой разделяла бы взгляды на устройство мира.

– Нет, – отвечаю я, и Эстел принимает мой ответ к сведению.

– А веришь ты в жизнь после смерти? – спрашивает она. Мне не раз приходилось слушать проповеди Эстел о том, что у каждого из нас была предшествующая и будет последующая жизнь. Виктор постоянно просит ее рассказать, кем она была в предшествующих воплощениях. Разговор, по-моему, бессмысленный, и не только потому, что Виктор так серьезно болен. За всеми этими рассуждениями, кажется мне, скрывается слабость, боязнь взглянуть правде в лицо, поэтому их так старательно разукрашивают под религию или философию.

– Не верю я во все это, – решительно заявляю я. В руках у меня чашка чая, жду, когда он остынет.

– Выпей свой чай до последней капли, а потом переверни чашку, – приказывает мне Эстел. – Хочу тебе погадать по чаинкам.

– Собираешься в присутствии умирающего рассказывать о будущем? – спрашивает Виктор, помешивая ложечкой чай в своей чашке.

– Дорогой, – отвечает Эстел, – этой темы мы больше не касаемся.

* * *

Когда Эстел говорит, голова у нее слегка трясется, подпрыгивают розовые кудряшки на лбу. Она произносит слова неторопливо, чуть слышно. Так замедленно-неторопливо Эстел может говорить часами. Сосредоточиваю внимание на ее лице: пожелтели зубы нижней челюсти, над верхней губой образуется складка, когда она произносит звук «р» в слове «Хилари». Сделала все, как она просила. Выпила чай до последней капли и перевернула чашку вверх дном на блюдце.

– У Хилари очень добрая душа, – говорит Эстел. – Чаинки не расскажут об этом, но я знаю, что это правда. Виктор, ты нашел в ней преданного друга. Предопределено, что она будет рядом с тобой при твоем переходе в иной мир. Возможно, ты встречался с ней раньше, в одном из ее предыдущих воплощений. А теперь дай мне чашку, дорогая, и мы прочитаем, что говорят чаинки.

– Не знаю, зачем мне это: не верю в предсказания будущего и в судьбу, а порой не верю и в то, что будущее вообще существует.

– Это я виноват: рядом со мной и ты перестала верить в будущее, – вставляет реплику Виктор.

– Когда я была ребенком, по телевизору передавали Олимпийские игры. Мама объяснила мне, что они проводятся раз в четыре года, и я не могла поверить, что надо прожить еще четыре года, чтобы увидеть следующие игры.

– Может, в предшествующей жизни ты умерла в детском возрасте, – объясняет Эстел.

– Моя бедная крошка Хилари, – сочувствует мне Виктор.

– Ты сейчас в растерянности, – говорит Эстел, изучая содержимое моей чашки. – Ты находишься на перепутье, – здесь это ясно видно. А теперь взгляни: вот голова лошади. Лошади – к добру, дорогая. Видишь эту голову? Виктор, а ты видишь лошадиную голову? – Эстел подталкивает чашку к Виктору.