Умереть молодым - [16]

Может, ему хотелось куда-нибудь пойти сегодня – в магазин, или просто покататься на машине вдоль побережья, полюбоваться океаном. Может, он испытывал ко мне нежность, даже страсть. Сейчас, скорее всего, злится. Встретит вопросом: «Где была?» Буду резать картошку над раковиной в кухне, а он сядет у стола и уставится ненавидящим и завистливым взглядом в спину. Ему, как и мне, тоже хочется поехать куда-нибудь днем, а такие прогулки истощают его последние силы, и затем следует длительный восстановительный период. Станет молча есть, вычисляя, какое это производит впечатление на меня. Когда ляжем спать, прижмусь к нему, а он, наверное, вздрогнет и отодвинется. Или наоборот: прижмется ко мне, свернувшись клубочком как котенок возле матери. Может, займемся любовью, а, может, будем лежать просто так, без сна, устраиваться поудобнее, шепотом улаживая наши разногласия и с благодарностью принимая тепло и близость другого тела. А утром от сегодняшней ссоры не останется и следа; как по мановению волшебной палочки гнев и раздражение улетучатся.

Когда добираюсь до последнего пролета, слышу звуки, доносящиеся из нашей квартиры: смеется Виктор, передвигают стул, взвизгивает женщина. Замираю на месте: что за чудо – в нашей квартире посетительница. Быстро перебираю в уме, кто же это мог быть. Виктор ко всем относится свысока. Ворчит на библиотекаршу, если она пытается помочь ему найти нужную книгу. Груб с почтовыми чиновниками. Как-то раз его чуть не арестовали за то, что накричал на офицера дорожной полиции, который остановил меня за неуплаченный вовремя штраф.

И при всем том Виктор намного лучше меня: оживленнее, приветливее, вежливее. Его внешность привлекает всеобщее внимание. Необходимость вести строгий учет времени придает величие его облику: он как бы напоминает вам, что история делается сию секунду на ваших глазах, что часы отсчитывают минуты вашей жизни и что только от вас зависит, чем они будут наполнены.

Останавливаюсь у наших дверей, вдыхая запах плесени, которым пропитаны старые дома, стоящие у моря. Слышу, как Виктор произносит что-то на древнегреческом, – и тайна раскрыта, потому что единственный знакомый мне человек, который понимает его цитаты из древних авторов – Эстел Уитлер. Она живет неподалеку, в Хингаме, одном из самых престижных районов к югу от Бостона, в громадном доме в стиле Тюдоров, который славится своим декором на всю округу. Хозяйка его очень богата. Сама Эстел также личность незаурядная. Если ей случается днем выйти из дома, она непременно надевает солнечные очки в ужасной пластмассовой оправе розового цвета. Посреди разговора вдруг переходит на немецкий или итальянский. Питает слабость к парковой скульптуре и старинным клеткам для птиц, в которых держит чучела птиц с красивым оперением. Мне рассказывали множество невероятных историй о ее жизни: она трижды была замужем и похоронила всех трех мужей; у нее был ребенок, который погиб в возрасте трех лет самым абсурдным образом: засунул пальчик в электрическую розетку.

Виктор обожает эту женщину, и хотя у меня нет к ней особых претензий, меня сбивает с толку то глубокое почтение, которое испытывает к ней Виктор. Может это объясняется тем, что она напоминает ему о его семье – людях обеспеченных, коренных бостонцах, от которых он постоянно открещивается. Виктор заявляет всем и каждому, что ему не нужен ни отец, ни его деньги. Что он ненавидит деньги. И ненавидит отца.

Эстел заняла видное положение в обществе благодаря своим замужествам: все три мужа были людьми богатыми. Она по-матерински балует Виктора: в ресторане кладет ему в кофе сахар, оплачивает его выпивку в баре. Между ними существует непонятная мне связь, но мне нетрудно представить Виктора ребенком с нежными щечками и толстыми ножками в складочках, ковыляющим по громадному дому Эстел. Представляю, как он стоит у розетки, с любопытством вытянув пальчик.

– Так говорит Сатана! – восклицает Виктор в тот момент, когда я появляюсь в дверях. На нем твидовый пиджак и джинсы, волосы зачесаны назад, в руке стакан вина. От выпитого алкоголя на щеках появились малиновые пятна, что придает его угловатому лицу какое-то демоническое и одновременно мучительно-трогательное выражение. Пораненная рука перевязана. Ладонь обмотана белым бинтом.

– Хилари, где ты была? – спрашивает Виктор. – Ты забыла, что сегодня – День ветеранов. Неужели ты решила, что я буду отмечать без тебя День памяти погибших на войне?[8]

Эстел как-то странно хихикает, подмигивая Виктору, потом приветственно машет мне рукой, посылая воздушный поцелуй.

– Ах, моя красавица Хилари, ты краснеешь, как невеста!

Эстел, должно быть, недавно покрасила волосы; при свете лампы у них бледно-розовый оттенок. Губная помада того же бледно-розового цвета, что и волосы. На Эстел наряд, который она купила, вероятно, много лет назад где-нибудь в Латинской Америке, когда ездила на экскурсию в горы. Длинная, до лодыжек, шерстяная юбка, на плечи наброшено пончо такой же расцветки. Эстел очень худа, своим хрупким изяществом и печальной привлекательностью она напоминает старинное кружево.