Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - [29]

Денщик поручика Белобородова верно прослужил ему восемь лет. Защищая любимого барина, он схватил ручной пулемет «кедрач» и крутанулся, поливая небеса. Раскаленные гильзы веером брызнули на солдат. Левая нога денщика вдруг подвернулась, он не удержал равновесия. Очередь пошла вниз. Белобородое видел, как изрыгающий пламя ствол ручника движется к нему, но отскочить не успел. Белые от ужаса поручиковы глаза еще долго виделись мне в мутном мареве осенних туманов. Очередь перерезала Белобородова как раз над кожаным ремнем.

И пока поручик, умирая, шебаршился в мокром вереске, отряд потерял еще одного офицера.

— Нету! Нет ведь никого! — кричал молоденький прапорщик Силин, размахивая наганом перед носом у одного из очумелых солдат.

Служивый дико заорал, выхватил из ножен шашку и принялся крошить наседающих тварей. То ли он принял офицера за клыкастую зверюжину, то ли не рассчитал замах — наточенное лезвие рассекло Силина от плеча до поясницы. Смерть была мгновенной.

В бою с тенями мы потеряли восемь человек убитыми и тринадцать были ранены.

Несмотря на все наши уговоры, денщик поручика Белобородова в первую же ночь застрелился. А тот солдат, что располовинил прапорщика Силина, быстро успокоился, поняв, что прощен. Он здравствует и поныне.

Надо сказать, никакого крестьянского восстания в уезде за время экспедиции мы не обнаружили. Вооружившись и в тревоге ожидая напастей, народ продолжал собирать урожай.

Выкопав картошку и собрав яблоки, селяне обычно целыми семьями устремлялись в лес — за перезревшей брусникой, спелой клюквой и грибами-предморозниками. Но в этот год тайга была пуста. Охотники и рыбаки тоже остались дома — кроме тех, кто не вернулся домой с лета. Люди боялись своего родного, вдоль и поперек исхоженного леса. Не только леса с болотом, но и рек, озер и даже полей они с каждым днем страшились все сильнее, предпочитая вовсе не выбираться за околицу. Кому тут придет в голову штурмовать города?.. А о людоедах нгомбо они позабыли — столь же быстро, как прежде воспылали к ним лютой ненавистью.

Мы надеялись, что жертвы этого затянувшегося похода не будут напрасными. Мы шли по следу вервольфа, не отпускали его от себя дальше, чем на двадцать верст, на какие бы хитрости он ни пускался и какие бы ни устраивал западни. Порой мы видели одинокую конную фигурку в цейссовский бинокль, и тогда казалось: еще немного — и мы его догоним. Снайпер доставал из футляра винтовку, любовно поглаживал приклад и цевье, подолгу смотрел на оборотня сквозь телескопический прицел. Да-ле-ко…

Даже наши заморенные кони, почуяв перемену в настроении седоков, разом прибавляли шагу. Но падала ночь, и утром мы видели, что вервольф опять ушел в отрыв. Каким-то чудом оборотень не сбивался с дороги и заставлял своего вороного коня шагать и шагать, не ломая ноги на бесчисленных корягах, камнях и ямах. Вервольф ухитрялся сделать во мраке десять, а то и двадцать верст.

Таким образом мы могли преследовать его годами. Я — слишком молодой и неопытный и-чу, и проку от меня маловато. Несколько раз я вовремя обнаруживал опасность и Ц спасал отряд от неминуемых потерь и даже гибели. Но порой опаздывал или путался в непонятных запахах и звуках, и тогда новые березовые кресты вставали по обочинам дорог. За каждый из них мне не расплатиться по гроб жизни.

Конечно, ни один командир не согласился бы отдать столько жизней за жизнь единственного врага. Вот только одно «но». Не был наш беглец человеком. Он — вервольф, ; причем не рядовой оборотень, а особо одаренный, не просто носитель, но и активный породитель зла. Он в одиночку способен свести с ума и столкнуть лбами сотни людей, бросив их в бессмысленную схватку. Он может управлять зверями в окрестных лесах, превращая их в бесстрашных хищников-людоедов. Он умеет воздействовать на погоду, отгораживаясь от преследователей ураганными ветрами, градом с куриное яйцо и беспрестанным ливнем. Порой он становится опасней батальона, а то и полка. И потому мы должны убить его во что бы то ни стало, даже если нам придется положить для этого весь отряд целиком.

Глава седьмая Западня

Итак, мы остановились в Малых Чёботах.

Растопленная русская печь прогрела избу. В домах обнаружились нетронутые запасы пищи. После сытного ужина мы с Перышкиным и Бобровым улеглись на полатях и расслабились впервые за несколько суток. Как здорово ничего не делать, ни о чем не думать — только вбирать в себя благодатное, настоянное запахами соломы и сухих лечебных трав тепло.

— Пойдем в Дутов, — неожиданно предложил штабс-капитан, которому, как видно, свербило в одном месте. — Всего пятьдесят три версты. Выйдем на бетонку, а там будь что будет…

Мы молчали. Двинуть в город было страшнее, чем скитаться по лесам и болотам до скончания времен.

— Ноябрь на носу. Замерзнем к чертовой матери. Палаток нет, обмундировки зимней нет, сухого топлива на пять костров, НЗ доедаем. Разве я не прав?

Мы молчали.

— Ну возьмем мы отсюда муки и крупы, остатки сушеных грибов. Картошки много не утащишь. Шубы на себя натянем хозяйские, в платки шерстяные по-бабьи завернемся, попоны приспособим. Оттянем конец. Но разве это решение?