Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - [20]

— Или не совсем обычные, — подал голос Игнат Мостовой, потомок запорожских казаков. Был он коренаст, широкоплеч, носил длиннющие усы и брил голову, оставляя лишь русый чуб. — Еще проверить надо.

— А сделав ноги после неудачного нападения, псы что, снова могут стать людьми? — вошел в разговор Иван Раков, лучший в городе стрелок. — Или в псах — уже навсегда? Это обратимый процесс или нет?

Я развел руками.

— Кабы знать… — протянул Иван. — Можно попытаться их вернуть.

— Кишка тонка! — буркнул отец.

Самое главное, что с гипотезой моей никто не спорил.

Все утро отец возился с картой, но ему так и не удалось определить очаг метаморфизма — место, где люди превращаются в бешеных псов. Дед называл это его занятие игрой в бирюльки. Но — если, конечно, моя гипотеза верна — имелся простой и очень быстрый путь: обнаружить одного из потенциальных оборотней и проследить за ним.

Шел последний отпущенный нам день. Когда я выходил из дому, мне показалось, что патрулирующие улицы городовые сегодня смотрят на и-чу как-то иначе — кто с презрением, кто с жалостью, а кто и с угрозой.

Пикеты и-чу были выставлены во всех подозрительных кварталах Кедрина. Для этого пришлось отозвать половину наших бойцов, занятых выслеживанием и истреблением псов. Комендант и полицмейстер не хотели обезглавливать летучие отряды, и отцу пришлось поклясться градоначальнику, что победа будет у нас в кармане еще до полуночи. Теперь мы просто не могли проиграть.

Господина Пупышева и-чу обнаружили за полкилометра от узла метаморфоз. Завороженных ни с кем не спутаешь. Почему раньше никто из и-чу не удивился, увидев этаких сомнамбул на улицах, — вот вопрос. Быть может, до сих пор нам успешно отводили глаза.

Потом мы кое-что узнали о Пупышеве. Бухгалтер землеустроительного департамента, весьма занудный, но въедливый на службе, в семье — тише воды ниже травы, подкаблучник, отец троих бесцветных ребятишек, учащихся в Третьей гимназии. Не был, не состоял, не участвовал. Может быть, в этом все и дело?

Он неторопливо шел к узлу, подняв невидящие глаза к пасмурному вечернему небу, как будто оттуда нисходила божья благодать. Под ноги не смотрел, но ни разу не поскользнулся на арбузных корках и картофельных очистках, не споткнулся на досках и камнях, валяющихся на раздолбанных тротуарах, а потом и вовсе начались сгнившие деревянные мостки, где и зрячему ноги сломать — раз плюнуть.

Гонец примчался к нам домой через каких-то семь с половиной минут. Отец вскочил в машину. «Пээр» стоял у входа, водитель не глушил мотор. Я сунулся следом.

— Куда?! — гаркнул отец, но меня теперь не так-то легко было приструнить.

Еще вчера я бы покорно захлопнул дверцу «пээра» и пошагал топить обиду в лимонаде — спиртное мне тогда еще не дозволялось. В очередной раз я проклинал бы свой юный возраст, зависимость от родителей и грозил небесам, что, когда меня наконец признают взрослым, уж я… Отныне будет по-другому.

— Я тоже еду!

На отцовском лице отразилась крутая внутренняя борьба.

— Черт с тобой! — буркнул он после секундной заминки.

Я юркнул в салон.

Для участия в ликвидации были отмобилизованы все кедринские и-чу, способные носить оружие. «Отцы города» навязывали Гильдии свою помощь, уверены были, что без артиллерии нам не обойтись. Отец наотрез отказался.

— С огнем играешь!.. — не сдержал бешенства градоначальник. — Гордыня и не таких сгубила — покрупнее были фигуры.

— Я же не учу вас ремонтировать водопровод, — не остался в долгу отец. Кстати, каждое лето с водой в городе перебои.

Это были руины — так мне показалось поначалу. Вот не думал, что в Кедрине есть подобное место. В нашем городе мало богачей, но еще меньше голытьбы. В Кедрине живет, выражаясь терминами академика Хагарта, укорененный народ. Тот самый, что обладает хотя бы небольшой собственностью, формирует в обществе наиболее прочные неформальные связи, являясь своего рода стальным каркасом весьма рыхлого и аморфного с виду сибирского государства.

А здесь, в бывшем поселке спецпереселенцев, развалюхи, сто лет назад утратившие цвет, покосившиеся и грозящие рухнуть. Порой их удерживали подпорки, потрескивающие от напряжения. Щелявые сараи, сарайчики, сараюшки с таким дырами в крышах, что сквозь них вороны свободно пролетят. Разошедшиеся серыми веерами и держащиеся на честном слове заборы, к проломам в которых ведут тореные тропы. Сухие, пыльные, нередко обломанные ветром деревья, словно перенесенные сюда из пустыни злым волшебником. И груды мусора: обломки мебели, тележные колеса, ворохи тряпья, стопки пожелтевших газет.

Мы подбирались к узлу медленно, крадучись, словно нашими противниками бьии обыкновенные люди, способные прозевать умелого врага, а не сверхчуткое ведъмино отродье. Человек склонен надеяться на чудо. Мы беззвучно перебирались через покосившиеся заборы, протискивались сквозь щели, огибали мусорные кучи высотой в человеческий рост. Окружали, сжимая плотное кольцо, чтобы не дать ни одному чудовищу вырваться в город.

Узел был все ближе. Мы уже поняли: он возник в недрах большущего дровяного сарая. Все подступы к нему были завалены влажными опилками и щепой.