Улыбка льва - [37]

Спроси у него, он не Тоти? — ядовито советует Мемнон.

Конечно, надо быть готовым ко всему.

— Я всегда знал, что у моего друга отличный вкус, — говорит Леонт.

Ему немного грустно. Он старается не замечать Мемнона.

— Не надо так… — просит девушка.

— Разумеется, — соглашается Платон, — учти, я в курсе всех дел…

— Я рад за вас, — сдаваясь, отвечает Леонт.

Он отдает ее сразу, без раздумий.

— Тебе не хватает юмора, — подмигивает Платон.

— Нет, у него все нормально, — улыбается девушка. — Может быть, только… может быть… — она смущенно запинается.

— Жаждете сделать из меня мученика? — спрашивает Леонт.

— Хотелось бы, чтобы никто не ошибался, — кивает Платон.

— Я против, — возражает Леонт.

— Конечно, если только он сам желает, — добавляет девушка.

— Наверное, это очень сложно? — спрашивает Леонт.

— Я только этим и занимаюсь, — говорит Платон, — с утра до позднего вечера…

— И я… и мы… — говорит девушка.

— Мне было бы приятно, — говорит Леонт, — от легкой ревности только бурлит кровь.

— Полностью с тобой согласен, — кивает Платон.

— Я тоже это знаю, — соглашается Леонт. — Но от этого не легче.

— Если мы еще пять минут продолжим эту тему, я заплачу, — сознается девушка.

— Хорошо, хорошо, дорогая! — пугается Платон.

— Леонт сам разберется, — говорит она.

— У меня нет другого выхода… — уступает он позицию на четверть дюйма.

К чему длительные осады и ненужный порох — все, о чем можно жалеть.

— Конечно, конечно… — соглашается Платон, делая предостерегающий жест.

— Он бережет меня, как розу, — улыбается девушка. — Так приятно! Наверное, я этого стою?

— Конечно, стоишь! — убежденно заверяет Платон.

— Mужчины всегда что-то выдумывают, — одному Леонту говорит девушка.

Платон важно надувает щеки.

— Вероятно, ему повезло, — тоже одной ей объясняет Леонт.

— Вероятно… — соглашается она и улыбается.

Теперь Леонт знает, что тот разговор в баре может иметь продолжение.

"Платон не ревнив, — думает она, — а вся моя серьезность — ничего не стоит".

"Ах, девочка, в этой жизни для меня все позади", — отвечает Леонт.

"Твоя дорога с такой же легкостью может завести и в ад".

"Я постараюсь избежать этого", — возражает Леонт.

— Не шепчитесь, не шепчитесь, — напоминает о себе Платон.

— Зеленые глаза тоже иногда бывают умопомрачительными, — говорит Леонт.

Девушка грустно улыбается:

— Ну вот я и заплакала.

— Взяли манеру говорить загадками, — укоряет Платон, шаря в широких карманах и вытаскивая платок.

Она — всего лишь течение вечера, дня, Ксанфа и беспардонного воровства; одно из зерен, дающее всходы; взлелеянное одержимостью существо, требующее жалости, ухода, как тепличное растение.

Жестокость только для себя? Не ради каприза и удовольствия.

Леонт оглядывается.

Почти все утреннее общество в сборе.

Лица, лица — как на карусели.

Старый актер с женой, Мелетина — за одним столиком, поглощены общей беседой.

Одноглазый Аммун со своими прожектами, и Пеон с червями.

— В пиво… в пиво… — кому-то объясняет он, — и солью… солью…

Даже лейтенант прикорнул к пьедесталу увядающей Экклизии.

— Я вернулся, — говорит лейтенант, отрываясь от мраморных одежд, — и я немного устал…

— Да, — соглашается Леонт, — такое везение не часто…

— Я их обхитрил, — говорит лейтенант.

Его занимает одно — продолжение истории в варианте генштаба.

— Танк стоит там, — кивает куда-то в темноту, за море, — Пауль мертвецки пьян…

Леонт с бокалом бредет между столиками. Ему надо что-то сделать — важное и обязательное. Он не может сосредоточиться.

— В штабе полка меня хотели отдать под суд. Я бежал… — объясняет вслед лейтенант. — И как гора с плеч! Представить себе не можете…

Башмаки-гири — через пустыню Гоби на своих двоих.

— Как бы я хотел быть таким, — приветствует Гурей. — Твердым, как скала, и направленным, как…

Кожа его похожа на утренний салат под маслом со щепоткой соли и крупинками черного перца.

"И ты тоже прав, — мысленно соглашается с ним Леонт. — Ничто не имеет меры".

Изображение смазывается, как вялый рельеф. Всплывает черная подложка. Теперь перед Леонтом Данаки.

— Но я нашел ее! Я нашел ее! — радостно сообщает он.

— Кого? — машинально спрашивает Леонт.

Кажется, он видит одну и ту же картину — нарочитый стиль ваби и вазу Сэн-но Рикю в комнате, где хранятся рукописи Иванзина и в отдельной рамке портрет Иккю — Бокусая.

— Бутылку с фосфином! — кричит маленький грек. — Поиграем?

— Я тоже кое-что подобрала, — зловеще сообщает Анга от другого столика.

Леонт не успевает обернуться, она прикасается чем-то липким.

— В кустах… — показывает дерюжный мешок, из которого капает кровь.

Кажется, только в таких мешках можно носить отрубленные головы, вспоминает он Соломоновы острова…

— Я засушу, и она вечно будет со мной… — откровенничает она, как пятилетняя шалунья, вертя задом.

Даже перед Высшим она не обретет смирения.

— Ах-ах-ах! — кричит она. — Гадко!.. гадко!.. гадко!..

Ей не хватает клюшки для гольфа и индейского пера в волосах.

— Будь осторожен, она сумасшедшая, — предупреждает Платон.

— Кое-что для наживки по системе О" Шалесси номер восемь, — вежливо сообщает Анга. — Отличная приманка для акул и безголовых мужчин.

Она мстительно смеется.

— Надо уносить ноги, — тревожится Платон.