Улыбка льва - [29]

Глаза его воровато поблескивают.

— Нет, уволь…

— Хоть чуть-чуть. Тебе понравится. Я знаю, ты должен в этом разбираться…

— Я не питаюсь грязью.

— Ты ничего не понимаешь. Когда тебя продирает до позвоночника… Когда в тебе дрожит и вибрирует каждая жилочка, каждый нерв…

От Данаки дурно попахивает, а лицо вымазано сажей. Уши у него болтаются, как у слона.

— У тебя странная логика, — констатирует Леонт. — Не пойму только, к чему бы?

— Ты ведь не хочешь унизить меня, правда? — Данаки распрямляется, держа в руках пучок травы. Голос его переходит на шипящий тембр. — Съешь! Мы вдвоем с тобой познаем суть наслаждения! Это ворота в иной мир, иные горизонты. Стоит сделать так, и "бах!..", и ты уже там — похоже на катапульту, безземелье-е… ш… ша-ша-шшш…

Его пошатывает.

— Отстань!

Леонт, делая шаг назад, слышит:

— Не заставляй меня применять силу, — и видит, что в левой руке Данаки поблескивает бритва. Отсветы вспыхивающих ракет отражаются огнями на ее блестящей поверхности.

— Не дури! — предупреждает Леонт, внимательно следя за разноцветными искрами на бритве и одновременно прикидывая, как бы половчее заехать этому пигмею в птичью челюсть.

— Я ведь тебя уговаривал… — цедит Данаки, выказывая все признаки забияки, — уговаривал!..

— Ну?.. — Леонт пытается выиграть время.

— Ты не можешь мне отказывать! Это глупо в твоем положении! Гордость обреченному ни к чему. — Голос его странно отливает металлическими нотками, глаза вылезают из орбит, и кажется, что они держатся на одних зрительных нервах. В нем есть что-то от манекена или голого апистодактиля в очках, впрочем, он также смахивает на кусок испачканной пакли или выхлоп автомобильной трубы. В данный момент его оплывчатость кажется следствием скрытой первопричины — слишком многоконтурной и неясной, чтобы оформиться зрительно, больше настроенной на подсознательный лад, чем на человеческую логику, втиснутую, влитую в формы ассоциаций фрейдовских иллюзорностей, и одновременно что-то от фрустраций, ублажающих если не плоть, то нечто стоящее над нею в той высшей зависимости, которая рождается вне земных сфер стройных закономерностей порядка вещей, приоткрытых лишь наполовину просветленной части и достигающих их тонких структур едва ли только в определенные вспышки мгновения.

Не бойся, — говорит Мемнон, — он просто болен и тратит много энергии. Но болезнь его особого рода. Сам не зная того, он участвует в сложной игре. Природа мыслей более "эмоциональна", чем формы и тела. Будь готов к неожиданностям.

Когда?

Вот это мне неизвестно. К досаде, дальше я не смогу помочь тебе. Ты вступаешь в те области, где, в частности, многократность наветов — тонкий баланс, а любое вмешательство — губительно. Существует только одно развитие — самостоятельное. Главное — не паникуй!

Ты уходишь? — спрашивает Леонт, чувствуя где-то внутри себя холодок неуверенности.

Нет. Не воспринимай все абсолютно. Я просто молчу.

Но это нечестно.

Я молчу…

Ты бросаешь меня!

Я молчу…

А как же долг?

Я уже молчу!!!

— В бытность мою брандмейстером, — с жаром фанатика сообщает Данаки, — я никогда не тушил его сразу. Зачем? Я даю ему ожить, разгореться. Я люблю, когда кожа потрескивает от температуры, а волосы съеживаются сами собой. Ты словно играешь — ну схвати-и-и меня! схвати-и-и!.. Ты такой большой, сильный, умный и отважный. Ты мой плод, моя мысль, и оттого рычишь, как неукрощенный зверь. Ты рвешься на свободу, кверху!.. кверху!.. Так получай ее! Ха-ха-а-а-а!!! Ты никогда не уверен. Ты балансируешь на острие ножа. Ты чья-то фортуна или просто подметка на мостовой. Мне приятно быть подметкой. Это страшно возбуждает. Ты становишься грязью. Тебя топчут. Тебя принуждают. Ах! Вот ты поплыл, поплыл. Глаза становятся тяжелыми, и от этого приятно. Потом опрокидываешься на спину, скользишь, скользишь вниз головой. В какой-то точке теряешь равновесие, твой мозг наливается дремой и одновременно ясностью. Ты понимаешь все! Абсолютно все! Все человеческие пороки. Испытываешь ужас и благоговение. Ты вступаешь в контакт непонятно с кем, и "он" водит, водит кругами. Это тонущий корабль — ад рядом, но ты знаешь, что с тобой никогда ничего не случится.

Теперь кажется, что ему надо просто выговориться. Его подначальность от невидимого тает. То, о чем можно догадываться, теряет силу, выдыхается. Оно словно обнаруживает свое присутствие ложным выпадом, незавершенной атакой, а потом сморщивается, усыхает, не получив развития, втягивает под себя одну за одной щупальца и выжидает — ошибки или страха.

— Ты ненормальный, — говорит Леонт.

— Я играю с огнем! Это моя жизнь! Нет ничего, кроме магии проникновения!

Похоже, он решает превратиться в осла и начинает с ушей.

— Мне сложно тебя понять. Во что ты собираешься проникнуть?

— Трансцендентальная медитация. Ты сам не зависишь от себя, с тобой что-то делают, как с куклой, напихивают ватой, и ты созрел для всех, кому не лень залезть тебе в голову и покопаться там. Пусть копаются — что мне, жалко, в конце концов — не одному удовольствие. Съешь кусочек… листик… Самый лучший! На выбор!.. Какой на тебя смотрит!.. — С этого мгновения с ним что-то происходит. Взгляд становится тусклым и пустым, словно одномоментно в нем изъято все содержимое и пустота стала главным условием, словно Данаки, выполнив странную функцию, превращается в вещателя непонятных толкований, свинопаса, простофилю, деревенского дурачка, просто глашатая без мыслей, собственных убеждений, ржавым рупором в чьих-то руках, но это уже не пика и не алебарда — нечто оплавленное, тупое, беспомощное…