Улыбка и слезы Палечка - [2]

— Скажите, пожалуйста, чем объяснить длительный перерыв в вашем творчестве в тридцатые годы?

— В 1927 году я стал сотрудником газеты «Прагер прессе», где проработал десять лет. Говорят, связь с газетой полезна для писателя. Пожалуй, это и так, но порой я чувствовал, что газета отнимает все мое время. В 1929 году была поставлена «Драма святовацлавская», написанная мною к тысячелетию со дня смерти чешского князя, считающегося патроном нашей страны. В 1931 году, кроме сборника рассказов, я издал перевод «Анны Карениной». Но с тех пор в течение двадцати лет не появилось ни одной моей книги, если не считать сборника путевых очерков и интервью «Menschen der Sovjetunion», составленного из моих репортажей о поездке в СССР. Работа в «Прагер прессе» заставила меня не только овладеть искусством художественной публицистики, но и научила разбираться в политике.

— Профессия журналиста, видимо, дала вам немало материала и для книг «Собственными глазами», «Голоса с Востока» и «Лица с Запада»? В этой мемуарной трилогии вы рассказываете о встречах с интереснейшими людьми XX века.

— Да, мне исключительно повезло в жизни. Я разговаривал с Шаляпиным и Роменом Ролланом, видел Голсуорси и Гауптмана, слушал Маяковского и Томаса Манна, брал интервью у Рахманинова и Мейерхольда, был дружен с Карелом Чапеком и Алексеем Толстым. С ним мы, кстати, перевели на русский язык либретто оперы нашего классика Бедржиха Сметаны «Проданная невеста». Я побывал во многих странах. Из моих путевых записей получился целый том (в 1958 году и издал его под названием «С дорог»). О своих встречах я рассказываю в мемуарах, над которыми работал последние три года. Увиденное мною живет и на страницах романов и рассказов.

— Вы говорите, вероятно, о романе «Мюнхен»?

— Не только о нем… Но герой этого романа журналист Ян Мартину действительно становится свидетелем многого из того, чему сам я был очевидцем. Подготовка мюнхенской трагедии развертывалась буквально на моих глазах. Положение журналиста, а затем — в 1937–1938 годах — служба в министерстве иностранных дел, поездки в Женеву, Париж и Рим — все это позволило мне заглянуть за кулисы внешней и внутренней политики.

— Мы снова вернулись к вашему историческому циклу. В заключительных его романах «Сто двадцать дней», «Чужой город», «Ветер из глубин» Ян Мартину попадает в фашистский застенок, затем перебирается в СССР, становится военным корреспондентом, участвует в битве под Москвой, вступает в чехословацкую армию и, наконец, победителем возвращается в Прагу. Это тоже автобиография?

— Вы забываете, что я писал эпопею. За великое столетие с 1848 по 1948 год моим героям приходится пройти через семь войн и три революции. Это столетие принесло им немало слез и страданий, но заканчивается оно радостным аккордом победы социализма. Впрочем, в последних томах цикла я часто опирался и на собственный жизненный опыт. В роман «Сто двадцать дней», например, вошли многие мои дневниковые записи. Вещи невероятные давала для него действительность. Вещи правдоподобные подсказала фантазия. 13 ноября 1939 года, прямо в приемной больницы, где я ждал рождения ребенка, меня арестовали. После первых допросов я был отправлен в Берлин и заключен в центральную тюрьму гестапо на Принц-Альбертштрассе, 8. Сто двадцать дней провел я в одиночной каморе № 36. На ее стене я увидел два слова — Георги Димитров. Его заключили сюда после Лейпцигского процесса. Мне предъявили совершенно фантастическое, от начала и до конца вымышленное обвинение. Я подозревался в организации покушения на Гитлера. Пытали меня с немецкой методичностью: выбили зубы, сломали руку. Вел мое дело сам Гейдрих, будущий фашистский протектор Чехии и Моравии. 1 апреля 1940 года меня выпустили на свободу. В тюрьме я понял: для того чтобы жизнь стала счастливее и справедливей, нужно уметь ненавидеть… Я снова стал писать. Исторические рассказы. Биографическую новеллу о Божене Немцовой. Повесть о своей двухлетней дочке — «Нунка» (она вышла в 1942 году). Засел за перевод «Слова о полку Игореве». Уже готовую к печати книгу приходилось прятать от соглядатаев. Потом пришел май 1945 года.

1945–1948 годы были для меня большой практической школой. Проходил я ее не дома — меня назначили послом в Болгарию, правительство которой возглавлял Георгий Димитров. Покидая камеру, в которой он томился, я не предполагал, что когда-нибудь буду пользоваться его дружеским расположением. Взгляните: эта фотография — его подарок.

На стене просторного кабинета писателя висит большая застекленная фотография. Я подхожу к ней и читаю сердечное посвящение Франтишеку Кубке. И подпись — Георги Димитров.

— Значение бесед с Димитровым на политические и философские темы мне трудно переоценить Мое путаное мировоззрение таяло, как снег на солнце. В Софии я написал свой «Болгарский дневник» и сборник рассказов «Черноморские вечера», в которых пытался воссоздать картины многовековой борьбы болгарского народа за национальное и социальное освобождение. Домой я вернулся через семь месяцев после революционного февраля 1948 года. С конца 1948 года я целиком посвятил себя литературе.