Улыбка Горгоны - [35]

– Дай-то бог, – сказала тетка Ирина, собирая со стола посуду. – Вон лето на носу, а у нас еще ни разу большого заезда не было.

Мужчина легко и картинно, явно работая на публику, мол, глядите, какой я ловкий, взбежал по ступенькам, поздоровался и по-деловому, бархатным голосом сказал:

– Мне нужен Беляев Григорий Степанович.

– Ну, я это, – повернулся тот всем корпусом к гостю.

Беляев, несмотря на семьдесят два года, абсолютно седые волосы и усы, глубокие морщины на лице и поджаренную солнцем кожу, как у хлебороба, производил впечатление сильное. Не зная его, люди проникались уважением к старику с первого взгляда. Что-то в его фигуре, осанке, жестах, проницательных глазах выдавало человека из другой эпохи, другой закалки, другого склада. Невозможно объяснить, что же в нем так завораживало, тем не менее собеседнику наверняка передавалось на уровне телепатии: это настоящий человек, в переводе с русского на русский – не пройдоха, не жулик, не сволочь. Вот и гость уважительно улыбнулся, слегка склонив голову, после без рисовки сказал:

– Не могли бы мы с вами поговорить наедине?

Беляев повел его в кабинет на первом этаже, а врач Егоров, потирая руки, прошептал остальным участникам завтрака:

– Кажется, мы открываем сезон. Надо бы аптечку пополнить.

Почти все разошлись, здесь каждому находилось дело. Зато прибежала слегка взлохмаченная Лайма-бездельница, схватила тарелку и торопливо бросала туда еду, не присев.

– Э, ты куда так несешься? – строго спросила тетка Ирина.

– Я с Мироном позавтракаю, – отмахнулась Лайма. – Он еще спит…

– Ну, хотя бы ты сядь и поешь по-людски.

– Что вы, тетя Ира, – промурлыкала Сашка с ехидной улыбкой. – А кто же сон Мирона сторожить будет? Кто ему, когда он проснется, служить будет?

– Отстань, – огрызнулась Лайма, не терпела она, когда подвергалась насмешкам со стороны девчонок, к тому же при посторонних.

Зинка, поедавшая варенье из вазочки ложками, как после вынужденной голодовки, поддержала Сашку, впрочем, обе всегда были заодно:

– Че отстань? Понимаю, он болен, но и тебя больной сделал. Нельзя же так под мужика падать, растопчет.

– По-моему, уже растоптал, – вставила Сашка. – Он же ее ни в грош не ставит, за все жертвы платит неблагодарностью.

– Не ваше дело! – начала заводиться Лайма.

Она приготовилась поскандалить, засыпать упреками двух физически здоровых подруг, у которых нет ни жалости, ни сострадания, ни чуткости. Ссора получилась бы односторонней, ибо девчонки во время ее монологов оставались безучастными, будто не к ним относились обидные и весьма несправедливые слова. Но пока Лайма наполнялась благородным гневом, из так называемой парадной двери вылетел представительный мужчина, как пробка из бутылки с шампанским. Вслед за ним довольно быстро ковылял Беляев, опираясь на трость. Он чуть прихрамывал, но когда садился за руль, хромота нисколько не мешала управлять автомобилем – вот такой парадокс. Григорий Степанович был в гневе, кричал вслед «пупку земли»:

– Езжай, откуда приехал! И чтоб больше я тебя здесь не видел!

Пикнула сигнализация, гость открыл дверцу авто и, прежде чем сесть в него, с небрежной интонацией, не оскорбившись на грубости, бросил:

– А вы все же подумайте…

– Пошел вон! – рявкнул старик.

– Ого, наш дед разошелся! – вытаращилась Зина.

– Тише ты, – шикнула на нее Сашка, удивленная не меньше.

Машина уехала, Григорий Степанович тяжело опустился в плетеное кресло, потер грудь, да и лицо стало неестественно бордовым. Тут уж Зина подскочила:

– Плохо? Позвать Егорова?

– Не надо, – пропыхтел Беляев.

Да кто ж его послушал? Сашка сорвалась по знаку подруги и помчалась искать доктора, хорошо, что он в этой дыре жил, иначе плохо пришлось бы Беляеву. Егоров не позволил старику идти самому, мужчины отнесли его в комнату, от «Скорой» упрямец наотрез отказался:

– От смерти не убежишь, нечего людей срывать по пустякам.

Приступ миновал. Все переживали за него. Обитатели «Сосновой рощи» говорили шепотом, чтобы не беспокоить Беляева. Если б было возможно запретить щебетать птицам, это сделали бы. Вообще-то Беляев никогда не жаловался на здоровье, физически он был крепким, но сердце пошаливало, как он сам выражался, этого хватило, чтоб его здоровье стало здесь приоритетным. Вот случись с ним что – куда многим деваться? Вот и ответ на вопрос – почему. Как он ни возражал, а у постели установили дежурство, не трогая только Мирона, которому желательно соблюдать режим, но не для этого сюда приезжала Лайма, потому оба подвергались необидным шуткам.

Поздно вечером она шла сменить Зинаиду, а дверь комнаты Беляева оказалась приоткрытой, четко доносившиеся голоса остановили любопытную Лайму. Ее же не посвящали ни в какие дела, а узнать хотелось – о чем они так серьезно рассуждали, ведь Зинка не расскажет, сколько ее ни проси. Лайма в щель видела лежавшего на постели Беляева и сидевшую рядом подругу. Беседа у них шла задушевная, доверительная. Зинуля умела войти в доверие, а со стариком подружилась давно. Лайме непонятно было, на чем сошлись их интересы, что между ними общего, собственно, она и не задумывалась над этим, так, иногда приходила мысль и уходила.