Улыбка фортуны - [14]

Вскоре мне пришлось пасти косяк лошадей, и я специально подсчитывал количество съеденной чемерицы. Ел чемерицу и племенной жеребец, недавно привезенный из донских степей. Значит, дело не в привычке местных лошадей к яду.

В библиотеке я начал подбирать литературу по этому вопросу в надежде, что наткнусь на методику определения вератринов (ядовитых алкалоидов чемерицы) химическим путем. Попутно я нашел ссылку на профессора Хребтова, который также заметил, что на Алтае скот поедает чемерицу. Сделав химические анализы и не обнаружив алкалоидов, я пришел к мысли, что чемерицу можно использовать в качестве силосного растения. Вопрос был не праздным. В Горном Алтае силосные растения не растут.

Сено запасать трудно. Из-за крутых склонов и большого количества камней косилку практически не используют. Концентрированные корма завозить далеко — до железной дороги сотни километров. Поэтому скот всю зиму тибинюет — добывает себе корм из-под снега. Коров доят только в летний период, так как скотных дворов там не строят.

Между тем запасы белой чемерицы на Алтае были огромны. С каждых ста квадратных метров она может дать пятьдесят-шестьдесят килограммов зеленой массы, то есть, гораздо больше, чем обычная трава, которую используют для силосования. По питательным качествам чемерица оказалась выше луговой травы и таких известных силосных растений как подсолнух и кукуруза. Я приготовил две бочки чемеричного силоса, скормил его волам и доказал рентабельность этой затеи.

У меня возникли две гипотезы для объяснения безалкалоидности алтайской чемерицы[1]. Первая: чемерица растет медленно и дает первые семена только на двадцатом году жизни. Безалкалоидные формы везде были съедены до того, как начали размножаться, и не выдержали конкуренции с другими видами растений. На Алтае же единственное травоядное животное — горный козел, который пасется на открытых склонах. В чемерицу он не лезет. Вот и сохранилась безалкалоидная чемерица до наших дней. Вторая: алкалоиды образуются ночью, когда в растениях преобладают процессы диссимиляции. А в горах ночью заморозки и все процессы приостанавливаются…

Вот это и послужило материалом работы, которую я доложил на конференции и «сшиб» за нее первую премию, о чем уже хвастался выше… Вскоре после конференции меня вызвали в комитет комсомола. Я несколько удивился, так как, судя по уставу, должен был считаться механически выбывшим. Сразу после армии я потерял комсомольский билет и перестал платить членские взносы. Сначала я предположил, что мне предложат восстановиться в комсомоле и, как это делалось в подобных случаях, объявят строгий выговор. Однако уже у дверей комитета эту версию пришлось оставить, так как вместе со мной были приглашены и незапятнавшие своей комсомольской репутации студенты. Нас, получивших премии на конференции, ЦК ВЛКСМ награждал почетными грамотами. Подписал их первый секретарь ЦК комсомола Михайлов, а вручал какой-то босс рангом пониже. Присутствующий при церемонии комсомольский актив настаивал на том, чтобы у каждого награждаемого красовался на груди комсомольский значок. Кто-то приколол свой значок к лацкану моего пиджака. «Как в драмкружке, — подумал я, — когда нацепляешь на себя нужные по пьесе регалии».

Стукачи

В следующем 1949 году я собирался пройти практику на конном заводе в районе Северного Кавказа. Но неожиданно был вызван в деканат, где мне сообщили, что дирекция Академии направляет меня в учебное хозяйство Батрачку. Я начал выяснять, чья это инициатива. Но все те, с кем я разговаривал, ссылались друг на друга. Я понял, что толку не добьюсь, и решил не ломать зря копья, а ехать, куда посылают. Появилось ощущение какой-то обреченности. Потом я понял, что это не было результатом только предчувствия.

Еще на третьем курсе профессор Д. А. Кисловский предложил мне такую работу — выяснить с помощью серологических реакций близость родства между лошадью, ослом, зеброй и куланом. В свободные от лекций часы я часто работал на кафедре генетики и разведения сельскохозяйственных животных. Рядом со входом на кафедру была дверь спецчасти академии. Я часто видел, как оттуда выскакивали раскрасневшиеся взволнованные студенты. Однажды через кого-то из студентов пригласили туда и меня. Начальник спецчасти представил меня какому-то человеку со шрамом на щеке, назвав его Иваном Ивановичем. Иван Иванович первым делом сказал, что ему известно, что у меня в тумбочке лежит привезенный с фронта револьвер. Я заявил, что этого не скрываю, так как револьвер «Смит Вессон», во-первых, без патронов, во-вторых, декоративный, в-третьих, все равно испорчен. Он потребовал, чтобы я его принес. Когда я это сделал (вынув из него предварительно некоторые детали), он сказал, что, согласно статье 182 Уголовного кодекса РСФСР мне грозит тюрьма за незаконное хранение оружия, но он мне поможет выпутаться из этой истории, если я соглашусь помочь ему. Я спросил, в чем будет заключаться моя помощь. Он пообещал поговорить со мной в следующий раз.

Тут я допустил непростительную недогадливость. Если бы я сразу понял, что он вербует меня в стукачи, и послал бы его ко всем чертям, то разговор, возможно, на этом прекратился бы. Но он решил, что я понял и колеблюсь. На следующий раз он разговаривал со мной так, как будто бы я уже согласился, и когда я, перебив его, заявил, что шпионить за товарищами — не моя профессия, он ужасно обозлился: «Мы что, с Вами в бирюльки играем? Вы еще пожалеете!»