Улыбка Ашеры - [13]

— Здравствуй, попугай-добрый молодец! Не бывало ли днем ко мне весточки от моего мила друга, царевича Светла-месяца?

— Ой, была, — говорю, — весточка, красавица, но ее тебе лишь тогда расскажу, если ты мне вернешь человеческий лик.

И ответила мне царевна Жар-птица:

— Быть, ин, добрый молодец, по-твоему!

Спускала меня царевна с золоченой цепи, ударяла меня наотмашь правой рукой, и принял я вновь человеческий вид. И стала она тут меня расспрашивать:

— Ты скажи мне, мил добрый молодец, ты поведай, удалый, мне весточку, что прислал мне мой любезный друг, возлюбленный царевич Светел-месяц!

Отвечал я царевне Жар-птице:

— Сидел я, царевна, у окошечка, смотрел я, царевна, в синее небо, ждал-гадал, когда ты вернешься. Смотрю, летит по небу мелкая пташка. Села она ко мне на косящато окно и говорит мне таковы слова: «Ты поведай, попугай, царевне Жар-птице, чтобы прилетала меня спасать-выручать… А куда и как, царевна, — о том я тебе поутру скажу».

Распалилась тут гневом царевна Жар-птица:

— Говори сейчас, деревенщина! А не скажешь — выну ленту из русой косы, оберну тебе вокруг белой шеи и той лентой удавлю тебя до смерти; тело же твое зверью скормлю!

— И некому будет, — говорю в ответ, — рассказать тебе, распрекрасная, куда скрылся-пропал твой любезный друг.

Видит царевна, не боюсь ее гнева. Задумала взять меня ласковым словом — хитер и лукав род женский.

Подошла ко мне она белой лебедью. Положила мне руки на плечи, — говорит, улыбаясь, таковы слова:

— Полно тебе шутить, добрый молодец, не томи моего пылкого сердца; ты скажи мне, куда скрылся-пропал разлюбезный мой царевич Светел-месяц!

— О том тебе, царевна, поутру скажу.

И начала она тут лаской и шуткою от меня мою тайну выпытывать. Обвила мне шею легкой ручкою; в глаза мне умильно заглядывает, а сама смеется, приговаривает:

— Говори сейчас, куда царевича девал?!

Дальше — больше. Все смеялась да смеялась, а потом вдруг завалила на пуховую кровать и ну меня под силки щекотать.

— Защекочу, — говорит, — тебя до смерти, коль не скажешь, где царевич Светел-месяц!

Вижу, тут пришел мне конец. Коли правду сказать ей — в ту же ночь его царевна вернет, поутру же вновь меня птицей обернет. Ничего не сказать — как русалка защекочет. Решил я тут, все равно пропадать, и начал с царевной бороться-возиться. Охватил ее крепко обеими руками и щекотать себя не даю под силки. А она разыгралась и не унимается.

Так мы с ней и провозились всю ночь.

Поутру же, как пришло ей время с острова лететь, говорю я царевне таковы слова:

— Ты ищи своего царевича у трех сестер-лиходеек, в глубокой пещере среди чернозубых скал.

— Так вот он где, мой желанный друг, — вскрикнула царевна, ударилась оземь, вспорхнула огненной птицей, да так опять закричала, что все небо кровью окрасилось. А сама, улетая, мне молвила:

— Погоди, добрый молодец, до вечера! А там я с тобою за все разочтусь: за досаду твою и за стыдобушку!.. Дай только царевича вызволить!

«Ну, — думаю, — плохо мне вечером будет, коли не прилетит Черногар-птица».

И не так сильно ждала Светла-месяца царевна моя, как я поджидал Черногар-птицу.

А когда та в небе показалася и на землю ко мне начала спускаться, то от всей души я взмолился к ей:

— Ты возьми меня скорее, Черногар-птица! Уноси меня отсюда ради птенцов твоих малых. А не то вернется на остров царевна и дурной мне здесь конец будет.

Послушала меня Черногар-птица, брала меня в когти железные, полетела со мною по небу. Летим мы и видим над островом трех сестер-лиходеек стоит полымя.

— Это, — слышу, — уронила Жар-птица с синего неба на черные скалы свои огненные перья и от сестер-лиходеек Светла-месяца выручает.

— Лети, — говорю, — скорее, Черногар-птица! А то она меня издали заметит и от тебя насильно отымет!

— Не заметит, — отвечала мне Черногар-птица, — не до нас теперь царевне-ведунье.

Пролетели мы стороной от острова Стратим-птицы. Спала она, верно. Спокойно море было. И понеслись над Окияном-морем полуденным.

С высоты поднебесной лазоревой глубоко видать море зеленое.

Видел я на дне серебряный терем водяного царя; вокруг терема растут красные дерева; плавают средь них чуда-юда морские; ловят чуда-юда мелку рыбу…

Долго ли, коротко ли несла меня Черногар-птица, — завидели мы вдали белопарусный корабль. Было то суденышко венецейское. Плыло дубовое от аравитской земля к славному Гданскому городу.

Садилась Черногар-птица на высокую корму, опускала меня на палубу тесовую, такову корабельщикам речь держала, громким голосом им наказывала:

— Вы свезите, гости-корабельщики, добра молодца безданно-беспошлинно до самого Гданского города, а оттуда домой сам он путь найдет.

Опустила и со мной распрощалася. Довезли меня в Гданск корабельщики. А оттуда в Нов-Город — рукой подать…

Вот и вся моя сказочка, честные бояре. Не судите строго, именитые гости.

Статуя по заказу Береники

Был тихий час июльского вечера. В загородном доме делосского жреца Аполлона, на террасе, откуда так хорошо была видна безбрежная гладь фиолетового спокойного моря, собралось несколько человек, приглашенных на ужин. С венками на вспрыснутых благовониями волосах, гости возлежали уже на разостланных вкруг низенького стола, туго набитых сушеною морскою травою, пурпурно-красных подстилках. Общее внимание было обращено на виновника пира, знаменитого скульптора Архиппа. Хозяин дома, Зенодот, пригласивший ваятеля сделать для храма, взамен нескольких пришедших в ветхость статуй богов, новые их изображения, очень ухаживал за Архиппом и всячески старался, чтобы ему не было скучно.