Ultraфиолет (сборник) - [27]

Остается Интернет, тупые разговоры в бессонницу с извращенцами, когда спать надо, а ты не спишь, все картины рисуешь. Вот мы в Анапе, папа дочку несет на плече, сумки тащит, а ты как барыня в новом купальнике идешь и по сторонам смотришь, не за ребенком, куда он делся, не за сумками, чтоб не украли, а так, глядя в никуда – в небо, в море, в себя, наконец, и думаешь: надо в салон сходить, поласкать себя процедурами, не для кожи и рожи, там все в порядке в 30 лет, а так, побалдеть, без взгляда на часы, где дочь, видимо, уже устала с чужой тетей, с такой же бедолагой без мужа, гуляющей с тобой в очередь.

Утром не до картин с хорошим концом, все бегом: метро, автобус, еще пешком, то есть бегом, потом переход на новую работу, потом звонок от него, что опять не сможет в спланированную дыру упасть ненадолго в чужую кровать в гостинице на час, где проститутки принимают клиентов. Следующая попытка еще через месяц.

Муж от безысходности тоже не панацея, когда одна все ясно, а тут мужик – корми, стирай, сама упадешь, без макияжа и задних ног, а тут – игра, вторая смена: и так дай, и эдак изловчись, то надуется от слова невпопад, то напьется, сука, в будний день и ребенка напугает твоего, ему чужого, помеха он ему ходить без трусов с яйцами, маму пугает ночью, у холодильника из горла сок пьет, ребенку купленный, любит ребенок сок пить перед школой, встанут ясные глаза, а сока нет, выпил боров толстожопый.

Вроде парень ничего, не баран, старается, деньги зарабатывает, ночью силы не жалеет, но мороки с ним тоже немало.

В гости с ним придешь – вроде неплохо: вот муж, все как у людей, никто глаза не колет, что одна пришла, чужих мужей смущать. Вроде неплохо, но не свой, не родной, что-то в нем глаз режет, не хром, не горбат, но не то.

А когда-то один раз было то.

После первого мужа-школьника, убежавшего к мамочке от живота, где его ребенок клубочком лежал, после двух лет, когда ребенка с мамой и бабушкой подняли в шесть рук.

Вытолкали ее в Италию, на курорт Римини на море, все в первый раз, море и мужчины не такие, как у нас в Новокосино, яркие и говорливые, галантные, седые и молодые, и все всех хотят.

Сначала неловко было бледности своей и кругов под глазами, неловкости от растяжек и прочих недочетов по рецептам журнала «Вог», где учат, как проституток, чем взять мужчину.

А чего его брать, вот он весь, красавчик, рядом пыхтит, во все глаза смотрит: «Пер фаворе рагацца».

Но страшно: а вдруг маньяк, или СПИД, или скажет, что не так, или не соответствовать будешь европейским стандартам, опыт весь у соседа в доме напротив, три раза, и все.

За три дня связь с Родиной пропала, бледность тоже, загар, нектар, кино, вино, домино – и вот он появился на горизонте, седой, старше папы, но модный, в шортах, в поло и в цепях на всех частях тела, гладкий еще, крепкий и смотрит так, что ноги немеют и холод внизу живота.

День смотрит, два, уже даже надоело, потом засылает цветы и вино за ужином на террасе.

За два дня во время игры в гляделки выучено тридцать слов на языке Челентано, и он подходит.

Говорит по-английски: «Вы из Швеции?»

Ни хера себе, думаю, как круто, на русскую не похожа.

Врать не стала, все рассказала, как в темах на английском «Москва-столица» и «Моя семья». Спасибо вам, Римма Аркадьевна – репетитор, которую терпеть не могла, правда ваша, говорили, что пригодится.

Как в его бунгало оказалась, честно скажу, не помню, ночь не помню, ослепла, онемела, утром сама не поверила, что и как.

Но когда он вернулся с пробежки, все вспомнила, и слова все вспомнила и руки, за одну ночь принцессой стала, откуда что взялось.

Папу-маму забыла, дочь – ясные глаза, грех какой, тоже забыла, все улетело.

Он меня из отеля моего однозвездного забрал и повез по всей Италии, как в тумане была, на кабриолете провез по всему сапогу Апеннинскому, кормил, поил, играл со мной в игры всякие, как в фильме про «Мужчину и женщину», где вино с клубникой.

За день до вылета лежала я на террасе, на вилле его в Сардинии, и думала: провались оно все пропадом, что я, не человек, что ж мне – надрываться до смерти придется, он звал остаться, говорил: девочку заберем, родителей заберем, ты моя надежда, последняя любовь, уедешь – я жить не буду, и плакал, так плакал горько, что я поверила.

Приехали в аэропорт, подарки всем, для пакетов рук не хватает, прощались как на смерть, расцепиться не могли.

Приехала я домой мертвая, сама не своя, звонил каждый день: иди в посольство, оформляйся, принимай решение.

Села с мамой ночью на даче, когда спать все легли, и стали говорить.

Мама выслушала все и говорит: даже не думай, старый он, умрет скоро, что делать будешь, у него дети есть, не достанется тебе ничего, пропадешь, девочку тебе не дадим, ты помешалась, мы тебе счастья желаем, но старый он.

Мне бы твердость проявить – сколько будет, столько и будет, но девочку бросать было жалко, а себя оказалось не жалко.

Он еще звонил пару месяцев, потом приехал, домой его я не повела, ну что ему делать в нашей трешке-распашонке на первом этаже, встретились в «Метрополе», но уже как-то не то было, не покатило на родной земле, другая география и климат иной.