Улицы гнева - [63]

— Не понимаю только, зачем эскулапы исцеляют бандита перед отправкой в вечную командировку?

Циммерман тоже плохо это понимал, но соглашался, что так надо.

— Это гуманно.

— Вы большой гуманист, Циммерман, я знаю. Вы пьете настои из лепестков роз. Не родились ли вы где-нибудь меж тычинок?

— Вам подарен сегодня неплохой букет, господин Зельцнер.

— Благодарю, дружище. Вы умеете украшать мир. Антонеску, невысокий, плотный, со скучающим видом разглядывал публику, собравшуюся на кладбище. Соблюдая церемониал, он, словно напоказ, выставил свою фуражку с высокой кокардой, поддерживая ее ладонью и демонстрируя тем высшее уважение к происходящему.

Циммерман, небезуспешно учившийся анализировать душевное состояние людей, наблюдал за высоким гостем.

Муссолини, Антонеску, Хорти — малое созвездие в орбите фюрера. Они ведут свои народы к победе, их научили немцы. Неблагодарные румыны! Их фюрер слишком самонадеян. Какой-то он ненастоящий, эстрадный.

Священник, вспотевший под черной, шитой серебром траурной ризой, уже кадил на могилы. Служба подходила к концу. Антонеску преклонил колено...

3

Листовки слетали с часовни, как чайки. Помахивая крылышками, они опускались среди могил. Жители, согнанные на церемонию по приказу, шарахнулись во все стороны.

Антонеску, задрав голову, с любопытством рассматривал небесных гостей, слетавших, как благодать, с вершины божьего дома. Однако военные подогадливее уже окружили своего «кондукатора» плотным кольцом.

Священники продолжали молебствие, им вторили солдаты, равнодушно взирая на происходящее. Гебитскомиссар вспотел, когда ему поднесли листовку. «Район обезврежен...»

Под карикатурным изображением Антонеску с непомерно длинным носом нацарапаны какие-то стишки.

— Грязные свиньи!

По команде солдаты, прервав песнопение, кинулись подбирать листовки. Но Антонеску уже рассматривал свое изображение. Он хмурился, и вместе с тем подобие улыбки освещало его темное, крупное, с зернистой кожей лицо. Циммерман поразился:

— Вы видите, Зельцнер?

— Широкий человек, широкая натура!..

Однако «широкая натура» тотчас же предпочла уединение и совершенно недвусмысленно отозвалась об увиденном. Генерал скомкал листовку и выругался.

Затем Антонеску прошагал к серебристому открытому автомобилю и опустил свое рыхлое тело на кожаные подушки. Сопровождающие засуетились. Циммерман кинулся к автомашине. Люди Рица вместе с полицейскими оцепили кладбище.

Авто генерала, вздымая пыль, промчалось мимо гебитскомиссариата. Антонеску не попрощался ни с кем. Зельцнер, обозленный и весь пропотевший, на машине ринулся вдогонку за высокопоставленной особой.

Циммерман, покинув свой зеленый вездеход, вошел в дом. Теперь захлестнут сплетни. Скандал на всю империю. Не исключены неприятности. Его оранжерея кое-кому в центре намозолила глаза.

А он, чудак, мечтал этот день до краев наполнить цветами. Обед в резиденции с цветами. Отдых среди цветов! Цветы при встрече! Цветы на дорогу! Цветы на могилах усопших воинов...

Он не пожалел цветов для гостей. Пусть узнают о цветах Циммермана даже в Румынии. И вот — на тебе!..

В генерале Антонеску

мало толку, много блеску,

Здесь могилок миллион

Освящает храбрый Йон.

Переводчица из фольксдойче, учительница фрау Клара, не смогла сдержать улыбки.

— Почему вам смешно? — спросил Циммерман. Он не воспринимал юмора.

Наш Антонеску тоненький

В надежде на святых,

Живой среди покойников:

И труп среди живых.

Сумерки поглощали предметы вокруг, погасив ароматное разноцветье. Где-то разрядили автомат. Посты усилены. Улицы патрулируются нарядами жандармов и полицаев. Риц, по-видимому, взялся за дело. На башне часовенки, откуда выпорхнули листовки, обнаружить никого не удалось. Задержаны духовные лица и кладбищенские приживалки.

Страх не оставлял Циммермана. Он приказал ординарцу запереть входы. Телефон, как мина, начинен сегодня взрывной силой. На черта он вообще увязался с войсками на восток? Ему предлагали остаться по болезни. Колдовал бы над розоватыми гладиолусами. Цветы всегда нужны людям. Цветы — у колыбели, они и у могилы. В радости и в горе. Без них жизнь слепа.

Дребезжащий звонок телефона заставил вспотеть. Докладывал Риц: преступники не обнаружены.

Потом в мембране заскрежетала шальная речь Зельцнера. Он уже добрался до «столицы» и там как мог улаживал инцидент.

Видимо, не так страшен дьявол. Но от Циммермана Зельцнер требовал решительных мер: преступников найти и задержать. Знает ли Циммерман, что в этих листовках? Вирши. Умелый слог к тому же. Надо начинать с довоенных комплектов местной газеты. Собственных виршеплетов, как и городских сумасшедших, обычно знают…

— Хорошо, штурмбанфюрер! Выполню, штурмбанфюрер! — повторял Циммерман, стоя у телефона. — Хайль Гитлер!

Пронесло!

Он оторвался от телефонного аппарата и вышел в сад, надеясь, что черная трубка больше ничего уже ему не скажет.

Увы! На рассвете, когда небо еще только бледнело, она, разбуженная, как и ее хозяин, гулким взрывом, сообщила мальчишески задиристым голосом Рица нечто такое, что заставило гебитскомиссара облиться потом и. вскочить в машину. Он проклинал Рица, и Антонеску, и Зельцнера, и вспомогательное управление, и всех партизан, которые собираются повернуть вспять колесо истории, и даже почтенную фрау Ростовцеву, просьбу которой уважил и о которой вспомнил вот невзначай.