Улицы гнева - [31]

Антонина стирала в прихожей. Странно, что жена в это утро стирает. Зеркало на стене отразило небритое лицо с воспаленными глазами. Федор Сазонович попытался пошутить, но не сумел.

Жена засуетилась, подала умыться и все ждала, когда начнет рассказывать, но тот только тяжело дышал, будто после бега. Умывшись, он сел на скрипучий стул, стащил сапоги, размотал портянки. Потом обнял жену, поцеловал ее набрякшие пальцы и лег. Он не слышал ни суеты Антонины, готовившей завтрак, ни разговоров соседки:

— Федор Сазонович пришел? Умаялся небось, спит, бедняга. Принес чего? А слышал», что нынче стряслось? Подожгли склады с зерном и мукой. Опять расстрелы пойдут. Минуй нас, господи, лихая година...

4

Работы было много: обувь у населения прохудилась. Солдаты тоже порой забегали в подвал, пропахший старыми кожами.

Двадцать молотков усердно колотили по подошвам, и никто не подозревал о беспокойной миссии нового, длинноносого, не очень разговорчивого сапожника.

Не подозревал ничего и Байдара, который помог соседу устроиться на службу в мастерскую городской управы.

— Значит, решил кончать с патентом? — спросил он Федора Сазоновича, когда тот, оправившись после ночной передряги, не без опаски вошел к нему в кабинет. — Не потянул? Видать, немецкий финотдел покрепче советского жмет... — Он затрясся от смеха. — Помогу, украинскому человеку всегда помогу. Только чтобы глупостей никаких, и с босяками не связывайся. Слышал про поджог? Это наши бывшие с тобой единопартийцы учинили без всякого сомнения. Ну ничего, там уже постреляли кое-кого. Значит, не потянул, брат? Это печально. Связи имеешь?

— Какие, господин Байдара?

— С партией, с партизанами.

— Да что вы? Сохрани господь...

Байдара сипло хохотал, удовлетворенный тем, что напугал собеседника.

— Статейку мою читал? — спросил он, успокоившись. — В нашей газете.

— Читал, господин Байдара. — Понял, что к чему?

— Понял, что имеете ненависть к Советской власти и скрывались в свое время от ЧК и НКВД, господин Байдара, что брат ваш расстрелян органами и вы теперь полностью открыли свою фамилию Байдара вместо Тищенко, которым назывались раньше.

— Все?

— Будто и все.

Байдара прищурил око, заплывшее жиром: он за последний месяц особенно раздобрел.

— Нет, не понял ты, хоть и мой сосед и в партии, как я, состоял. Эта статья есть знамя — Байдара многозначительно помолчал. — Байдара — потомок запорожских казаков, солдатского рода, из Матвеевой слободы. Слухай сюда: Байдара любит Украину. Понятно? Самостийну Украину. И с ним еще кое-кто есть. И статья эта есть знамя.

Федор Сазонович с трудом сдержал улыбку. Он помнил напутствие в горкоме: «Учтите, что националисты будут вместе с гитлеровцами. Разоблачайте их и карайте, как самих оккупантов».

Что бы там ни было, а Байдара послал его в мастерскую городской управы, и за это Байдаре на данном этапе спасибо.

Глава шестая

1

Марта приехала домой поздно. Вместе с шефом они ездили смотреть квартиру, которую подыскал все тот же Шпеер, шофер Лехлера. Особнячок был неказистый, но вполне пригодный для жилья.

У шефа выпили коньяку. Все чаще приходится выпивать с господами офицерами, появилось даже беспокойство — как бы не пристраститься к проклятому спиртному.

Сегодня Лехлер поцеловал ее. Он впервые проявил силу, хотя недвусмысленные его взгляды Марта часто замечала на себе и раньше. С губ не сходил привкус этого грубого, властного поцелуя.

Шпеер по дороге молчал. Впрочем, откуда ему знать, что произошло сегодня? Ну а если бы и знал, то что?..

Он ожидает внизу, пока она хлопнет дверью. Она всегда вечером просит его об этом, потому что боится лестницы.

Скрип, скрип, скрип...

Бедные малютки... На этих ступеньках она постоянно раздумывает о них... Непутевая мать! Немцы нисколько не желают считаться с ее «детским садом», как однажды выразился Лехлер. Хозяева! Они платят деньги, выдают армейский паек и требуют взамен работы, работы, работы и кое-чего еще сверх работы... Лехлер сегодня заставил ее выпить лишнее и затем, сжав, сдавив до боли, поцеловал. Это — начало. Что же будет дальше?

— Шпеер! Можете ехать.

Она махнула рукой, как будто Шпеер мог видеть в темноте, и сильно хлопнула дверью, чтобы он услышал. В передней задержалась: снять шинель и стащить сапоги. Ребятишки услышали, прибежали из комнаты. Старший, девятилетний Сергунька, очень похожий на отца, пятилетняя Клара и совсем еще малютка Зойка, родившаяся за год до войны, замурзанные и голодные, бросились к матери. Младшенькая потянулась на руки, Клара уцепилась за юбку:

— А у нас Санька, А Зойка разбилась...

Только сейчас Марта разглядела ссадину, на нижней губе девочки. Ссадина была прижжена йодом, спасибо Саньке. Марта тряхнула головой, в которой еще бродил хмель. По морде бы дать этому Лехлеру...

— Здравствуй, Саня. Спасибо тебе, дорогой.

Марта подошла к нему и неожиданно поцеловала в щеку. На парня накатил аромат духов, но он уловил и запах вина. Значит, прав Бреус: гуляет бабенка.

— Спасибо, что зашел. Видать, сильно плакала Зойка? Фрося не приходила?

Фрося не приходила. Никто толком не отвечает Марте. Все готовы от нее отвернуться. На губах грязный, чужой след. Ничем его не смыть... Противно, противно.