Улица Темных Лавок - [31]

Она не жалеет, что покинула Париж пять лет назад, — после того как сломала ногу в щиколотке и узнала, что больше не сможет танцевать. Тогда она решила уехать и порвать со всем, что было ее жизнью. Почему Вальпараисо? Потому что здесь у нее был хоть один знакомый — бывший танцор балетной труппы Куэваса.

Она не собирается возвращаться в Европу. Она навсегда останется жить там, на холмах, будет давать уроки в своей балетной школе и в конце концов забудет старые фотографии, висящие на стенах, — фотографии тех времен, когда она была в труппе полковника Базиля.

Она редко вспоминает о своей жизни до несчастного случая. В ее голове все смешалось. Она путает имена, места, даты. И все же одно воспоминание неизменно всплывает в ее голове, два раза в неделю, всегда в одно и то же время, в одном и том же месте, — воспоминание более четкое, чем остальные.

Это случается, когда трамвай, как и сегодня вечером, останавливается в нижней части проспекта Эррасурис. Тенистый, обсаженный деревьями проспект, полого поднимающийся вверх, напоминает ей улицу в Жуи-ан-Жоза, где она жила в детстве. У нее перед глазами стоит дом на углу улицы Доктора Курцена, плакучая ива, белая ограда, протестантский храм напротив и там внизу — ресторанчик «Робин Гуд». Она помнит одно воскресенье, так не похожее на все прочие, когда за ней приехала ее крестная.

Она ничего не знает об этой женщине и помнит только ее имя — Дениз. У нее была машина с открытым верхом. В то воскресенье ее сопровождал темноволосый мужчина. Они втроем ели мороженое и катались на лодке, а вечером, возвращаясь в Жуи-ан-Жоза, остановились на ярмарке. Она с этой Дениз, своей крестной, каталась на автоскутере, а темноволосый мужчина смотрел на них.

Она хотела бы знать о них больше. Их имена и фамилии. Где они жили? Что с ними стало? Она всегда задает себе эти вопросы, пока трамвай едет по проспекту Эррасурис, поднимаясь к кварталу Серро Алегре.

33

В тот вечер я сидел за столиком в баре при бакалейной лавке, куда меня когда-то привел Хютте, — она находилась прямо напротив Агентства, на авеню Ньель. На полках за стойкой разложены экзотические продукты: разные сорта чая, рахат-лукум, варенье из розовых лепестков, балтийская сельдь. Завсегдатаи бара, бывшие жокеи, вспоминали былое, показывая друг другу старые, замызганные фотографии лошадей, давно уже не участвующих в скачках.

Двое мужчин у стойки разговаривали вполголоса. Один из них был в пальто цвета палых листьев, доходившем ему почти до пят. Как и большинство посетителей, он был невысокого роста. Он повернулся, вероятно, для того, чтобы посмотреть на часы, висевшие над входной дверью, и его взгляд упал на мое лицо.

Он смертельно побледнел. И уставился на меня, разинув рот, вытаращив глаза.

Нахмурившись, он медленно подошел ко мне. Остановился перед моим столиком.

— Педро…

Он помял ткань моего пиджака у плеча.

— Педро, это ты? — Я не решался ответить. Он, видимо, смутился. Простите, — сказал он. — Вы не Педро Макэвой?

— Да, — сказал я быстро. — А что?

— Педро, ты… ты не узнаешь меня?

— Нет.

Он сел напротив.

— Педро… Я… Я Андре Вилдмер… — Он был потрясен. Он взял меня за руку. — Андре Вилдмер… Жокей… Ты меня не помнишь?

— Извините, — сказал я. — У меня провалы в памяти. Когда мы с вами встречались?

— Но… ты же прекрасно знаешь… Я, Фредди…

Это имя словно током ударило меня. Жокей. Бывший садовник в Вальбрезе рассказывал мне про какого-то жокея.

— Странно, — сказал я. — Один человек говорил мне о вас… В Вальбрезе…

Глаза его увлажнились. Из-за того, что он был навеселе? Или просто разволновался?

— Но послушай, Педро… Ты что, не помнишь, как мы с Фредди ездили в Вальбрез?..

— Смутно. Садовник в Вальбрезе мне как раз про это рассказывал…

— Педро… но, значит, ты жив?

Он крепко сжал мне руку. До боли.

— Да. А что?

— Ты… ты в Париже?

— Да. А что тут такого?

Он смотрел на меня потрясенный. Ему трудно было поверить, что я жив. Что же все-таки произошло?

Как бы мне хотелось все наконец узнать, но он, видимо, не решался прямо заговорить об этом.

— Я… Я живу в Живерни… в департаменте Уаза… — сказал он. — И… редко приезжаю в Париж… Выпьешь что-нибудь, Педро?

— «Мари Бризар».

— Идет, я тоже.

Он сам, не торопясь, разлил ликер в рюмки, и я подумал, что он нарочно тянет время.

— Педро… Так что же произошло?

— Когда?

Он разом осушил рюмку.

— Когда вы с Дениз пытались перейти швейцарскую границу.

Что я мог ему ответить?

— Мы так и не получили от вас никаких вестей. Фредди очень беспокоился… — Он снова наполнил рюмку. — Мы решили, что вы заблудились в этих снегах…

— Не стоило волноваться, — сказал я.

— А что с Дениз?

Я пожал плечами.

— Вы хорошо помните Дениз? — спросил я.

— Что ты, Педро, конечно… И потом, почему ты со мной на «вы»?

— Извини, старик, — сказал я. — Последнее время я что-то в плохой форме… Пытаюсь вспомнить те годы… Но все как в тумане…

— Понимаю. Это было так давно… Ты помнишь свадьбу Фредди?

Он улыбнулся.

— Не очень.

— В Ницце… Когда они с Гэй поженились…

— С Гэй Орловой?

— Ну разумеется, с Гэй Орловой… На ком еще он мог жениться!

Он был явно огорчен, что свадьба Фредди не вызвала у меня никаких воспоминаний.