Улица отчаяния - [13]

— Господи, — вздохнула Кристина, — ну какой же ты иногда ребенок.

Балфур глянул в зеркало заднего обзора и сдавленно захихикал.

— Отдай мне эту игрушку, — сказала Кристина.

— Сэмми Уокер, — сообщил Балфур, игнорируя ее требование. — Видела его? Я подловил его второй уже раз за неделю!

Дейва буквально душил хохот. Кристина оглянулась на меня и бессильно развела руками. Я неуверенно улыбнулся.

Дождь как шел, так и шел, мелкий, но зато противный, жир и уксус из быстро остывающих бумажных мешков обильно поливали мне брюки и куртку, и я ругал себя последними словами, что согласился на мамину просьбу. Только и не хватало таскаться всю ночь по городу, да еще в такую погоду.

Возвращаясь в свою квартиру, я выудил наконец из сумбура своих школьных воспоминаний Кристину Брайс. Она и тогда уже была очень симпатичная, одна из этих самоуверенных старшеклассниц, аккуратно одетая, спокойная и собранная, чужеродное для Фергюсли-парка явление. Ну да, точно, она была классом старше, и странно даже, как я сразу не вспомнил тот случай три года назад, когда я еще льстил себя надеждой, что моя жуткая внешность может сойти за характерную; тогда, под Рождество, у нас в школе были танцы, и я набрался наглости пригласить эту Кристину, конечно же, она была старше меня и у нас так не было принято, но я думал, что с учетом моего роста…

Кристина вспыхнула и покачала головой, ее подружки захихикали.

Раздавленный стыдом, я ушел из зала и вообще с этой вечеринки, а потом долго бродил по Пейсли — жалкий, несчастный, униженный и до костей промерзший — в тесных новых ботинках и в тонкой, на рыбьем меху, старой куртке, бродил до того времени, когда вроде бы танцам пора бы и кончиться, а то, если бы я вернулся слишком рано, мама обязательно стала бы расспрашивать почему, а я выворачивайся как хочешь.

А так я просто сказал ей, что прекрасно провел время.

Глава 3

Теперь, похоже, уже и нет настоящих телеграмм, вместо них появились какие-то теледепеши, липовые телеграммы, которые приходят вместе с обычной почтой. Вот такую-то штуку и закинули в прошлую среду на груду корреспонденции, громоздящуюся за маленькой задней дверью ризницы собора Св. Джута. Здоровенная, в три года высотой груда состоит по большей части из рекламной макулатуры, и я не обращаю на нее внимания — ну, разве что так, иногда, поковыряюсь ногой, нет ли чего интересного. Важная корреспонденция поступает через моих юристов, и все люди, имеющие для меня хоть какое-то значение, знают, что писать прямо на мое имя практически бессмысленно.

Рик Тамбер должен бы знать, знал, наверное, но забыл. Когда я очередной раз пинал кучу макулатуры, на кафельный пол упала теледепеша, я поднял ее и тяжко задумался — вскрывать или не стоит. Это было нечто неожиданное, а значит — чреватое неприятностями, у меня на этот счет весьма богатый опыт. А хрен с ним, сказал я себе, разрывая конверт.

Приезжаю воскресенье 21-го середина дня. Важно. Будь у себя. Пожалуйста. Это будут хорошие новости. Наилучшие пожелания. Рик Т.

Хорошие новости. Это настораживало. Рик Тамбер возглавлял «ARC», нашу записывающую компанию. Когда он говорил о хороших новостях, это почти непременно значило, что где-то там, каким-то там образом можно заколотить большие деньги. Я сразу же начал строить планы, как бы смыться на это время из города, хотя и предчувствовал, что ничего из этого не выйдет, если не одно помешает, так другое.

Я засунул депешу обратно в конверт и водрузил конверт на вершину бумажной горы, словно притворяясь, что ничего я не видел, ничего не читал и никакие перемены мне не грозят, а затем поднялся по каменным ступенькам на клирос. Я еще не завтракал, а то, что служило мне кухней и столовой, располагалось в южном нефе.

Собор Св. Джута, известный также как «Уайксов каприз», выглядит точь-в-точь как церковь, таковой не являясь. При нем имеется и нечто выглядящее точь-в-точь как кладбище, однако могил на этом нечте нету.

Амброз Уайкс, 1819-1898, был единственным сыном удачливого торговца джутом из Данди, он значительно расширил отцовское дело, превратил скромное состояние в огромное, а в начале 1890-х перебрался в Глазго, чтобы сподручнее руководить установлением другой торговой империи — компании, импортировавшей американский табак. Он всегда был несколько сумасбродом, вырядил, к примеру, своих слуг на манер корабельной команды: дворецкого — капитаном, горничных — юнгами и оборудовал свою виллу в Берсдене небольшим маяком, который привлекал уйму перелетных птиц и доводил соседей до бешенства; впрочем, по викторианским меркам его странности не были особо вопиющими, к тому же все знали, что он — ревностный католик, преданный супруг и любящий отец.

Во всяком случае, так оно и было до мая 1864 года, когда его жена Мэри и их единственный ребенок погибли при крушении поезда. Мальчик был всего двух недель от роду. Хуже того, его не успели даже окрестить. Амброз знал, что в результате душа невинного ребенка не сможет войти в Царствие Небесное, что райские врата закрыты для нее наглухо и навечно, и это удваивало его терзания; Амброз запил и начал страдать бессонницей, врач прописал ему лауданум.