Улица генералов: Попытка мемуаров - [23]

По поводу просительной интонации главного редактора. Он был типичный номенклатурщик (после «Московского комсомольца» ушел на повышение — директором спорткомплекса «Лужники»), средненький редактор, но совсем не глупый администратор. Несмотря на свойственный тогдашнему комсомольскому руководству антисемитизм, держал на должности ответственного секретаря человека с шокирующей фамилией Шляхтерман. Почему? Со Шляхтерманом он был спокоен — тот ни малейшей идеологической ошибки не допустит.

По традиции каждый зав. отделом должен был по очереди писать передовицы. Никто не отказывался, ибо за них хорошо платили плюс какие-то выигрышные очки начисляли в отделе кадров. Юра Изюмов, зав. отделом рабочей молодежи, давал мне наглядные уроки: «Для передовой статьи необходимы три вещи — подшивка старых газет, ножницы и клей. В старых газетах находишь нужные фразы, вырезаешь их и наклеиваешь в определенном порядке. Всё».

Но я не мог такого себе позволить, я начинал писать и… застревал на половине первой фразы. Борисов довольно скоро убедился, что я абсолютно не способен писать официоз. Однако по поводу меня звонили из обкома, и он старался угодить начальству…

Я проработал в «Московском комсомольце» полтора года. И ни одной передовицы не осилил. Зато мне удавались критические статьи. Кажется, в истории советской журналистики не было ни одного фельетона про МХАТ. Кроме моего. МХАТ поставил пьесу о жизни современной молодежи. Не помню ни названия, ни ее автора. Я написал ехидную разгромную рецензию. И Борисов ее напечатал. Шляхтерман бегал по коридору и стонал: «Какая же это рецензия? Это фельетон! Разве можно так нападать на МХАТ, храм театрального искусства?» А Борисов победно усмехался: дескать, подумаешь, храм. Вот мы какие смелые!

Явно с подачи Борисова меня пригласили в горком комсомола на просмотр студенческого спектакля. В маленьком зале актеров было в три раза больше, чем зрителей. Студенты уныло продекламировали текст, видимо, догадываясь, что их ожидает. Я решил поломать заготовленный сценарий и первым взял слово. Говорил примерно так: «Ребята, вы думаете, что вас сейчас начнут ругать за пессимизм, мрачный взгляд на жизнь и прочее. Ваша беда в том, что вы неоригинальны. Вам кажется, что до вас никто не рассказывал про несчастную любовь, про неотвратимость судьбы? Эти темы были очень модны и в мировой, и в русской литературе. Вы когда-нибудь читали Метерлинка или Надсона? Ну да, в школе этих авторов не проходили, так пойдите в библиотеку, возьмите их книги. Надо больше читать. Если бы вы знали, что про это сто раз написано, у вас бы и спектакль получился другим».

Взоры присутствующих обратились на человека с волевым комсомольским профилем. Секретарь горкома комсомола помолчал, а потом выдал установочное резюме: «Да, спектакль слабый. Но задача комсомола — помогать молодежи исправлять свои ошибки. Надо, ребята, побольше читать, повышать свой культурный уровень, открыть глаза на современную жизнь. Тогда у вас появится оптимизм».

Впоследствии этот секретарь горкома, Юрий Николаевич Верченко, не единожды вызывал меня к себе для беседы и спрашивал: «Толя, а что вы думаете о таком-то кинофильме? А как вам понравилась премьера в таком-то театре? Много говорят об этой книге. Вы считаете ее плохой? Почему?» Внимательно выслушивал, ничего не записывал, но потом в его докладах на пленумах мелькали мои формулировки. Естественно, без указания источника.

Как видите, я входил в систему, и работа в «Московском комсомольце» мне нравилась. Тем более что в газете произошла смена поколений. «Старики» потянулись за бывшим главным редактором в «Московскую правду» — там зарплата выше и привилегии партийной номенклатуры, а «Комсомолец» делали молодые. Литсотрудники — недавние выпускники университетов, заведующие отделами — тридцатилетние ребята, авторы — совсем юные создания и созданьица с московского факультета журналистики. В общем, атмосфера в газете была неформальная. На планерках все хохмили, и Борисову, чтоб поддерживать серьезность комсомольской печати, иногда приходилось рявкать. Легко догадаться, что в молодежном коллективе легко возникали и уж совсем не уставные отношения… Я вспоминаю «Московский комсомолец» как веселое время. Я был типичным шестидесятником, то есть искренне верил в светлое будущее. В том смысле, что рано или поздно, попортив нам, конечно, немного крови, старые пердуны исчезнут, а наше поколение, придя к власти, все построит по-другому. Словом, мерещился некий социализм с человеческим лицом, хотя до этого термина никто тогда не додумался.

Итак, мне двадцать три года, я зав. отделом в газете, со всеми хорошие отношения, и чувствую, что сверху ко мне присматриваются. Какая карьера передо мной открывалась! Оставалось лишь вступить в партию и научиться писать фразы типа «Весь советский народ с огромным подъемом и энтузиазмом встречает…» Кого? Чего? Извините. Не умею.

На розовый автопортрет необходимо срочно поставить кляксу. Шибко умным получаюсь. А разве не делал глупостей? Пример. Тетка лет сорока пяти (тогда женщины в таком возрасте мне казались древними старухами) приносит статью про Щепкинское театральное училище при Малом театре. Статья резкая, а я не любитель пресных статей. К тому же в ней рассказывается о напряженной обстановке в училище, а это наша тема. Интересуюсь в отделе, мол, откуда тетка к нам свалилась? Мне объясняют, что она автор прежнего зава Лёни Чернецкого и что он ей доверял. Чернецкий теперь в «Литгазете», и о нем даже Борисов отзывался с почтением. Какой-то червь сомнения меня гложет — уж слишком резко, похоже на сведение счетов. Но хоть позвонил бы Лёне в «Литгазету», посоветовался… Нет, недрогнувшей рукой подписываю статью в набор, ее с ходу публикуют, на летучке наш отдел хвалят, мы герои.