Улей Хельстрома - [15]

Из дневника Нильса Хельстрома:

«Иногда я осознаю, что имя мое не так уж важно. Оно могло быть любым иным сочетанием звуков, а я все равно оставался бы самим собою. Имена неважны! Хорошая мысль. Именно это говорили Праматерь и мой первый учитель. Имя, которое я использую, — случайное. Я мог бы получить и совсем другое, если бы родился в семье чужаков из Внешнего мира со всем их индивидуализмом. Их сознание — не мое; их временная линия — не моя. Мы, дети Улья, когда-нибудь расстаемся с именами. В словах Праматери заключен глубокий смысл: наше совершенное общество не может позволить себе индивидуальные имена. Только метки, в лучшем случае, — но не имена. Они полезны только в преходящем смысле. Возможно, в иные времена у нас будут другие метки. Или номера. Почему-то номера кажутся более близкими по смыслу тому намерению, которое столь удачно выразила Праматерь».

Было 2:40 ночи, и вот уже почти десять минут Кловис наблюдала, как Эдди ходит взад-вперед по крохотной гостиной ее квартиры. Телефон разбудил их, и Эдди поднял трубку. Он открыто пришел к ней. Агентство смотрело на это сквозь пальцы. Определенные сексуальные шалости от своих людей ожидались и даже ценились, лишь бы не заходили слишком далеко. Ничего серьезного — просто здоровые, энергичные телесные наслаждения.

Повесив трубку, Эдди только и сказал:

— Это ДТ. Позвонить его просил Мерривейл. Они потеряли контакт с Карлосом и Тимьеной.

— О, Господи!

Она вскочила с постели и набросила халат на обнаженное тело. Эдди вышел в гостиную.

— Мне следовало ответить по телефону, — бросила она, надеясь вывести его из задумчивости.

— Почему? ДТ искал меня.

— Здесь?

— Да.

— А как он узнал, что ты тут?

— Он позвонил мне, но там никто не ответил.

— Эдди, мне это не нравится.

— Чепуха!

— Эдди, а что еще сказал ДТ?

Он остановился перед ней и посмотрел на ее ноги, которые она поджала, плюхнувшись в кресло.

— Он сказал, что нам придется в очередной раз сыграть брата и сестру. Ник Майерли станет нашим папочкой, и нам предстоит прекрасный отпуск в Орегоне!

Из дневника Нильса Хельстрома:

«Фэнси недовольна своей жизнью в Улье. Может быть, она привыкла к жизни снаружи. Такие вещи иногда случаются. Боюсь, как бы она не попыталась сбежать. В этом случае, как мне кажется, лучше просто уничтожить ее, чем отправлять в чан. Ее первенец, Салдо, оправдал все наши ожидания. Мне бы не хотелось, чтобы Улей потерял такой прекрасный воспроизводящий материал. Плохо, что у нее так ладно получается с насекомыми. Придется следить за ней повнимательнее до завершения нашего нового фильма. Что бы ни случилось, мы не можем посылать Фэнси во Внешний мир, пока не убедимся в ее абсолютной надежности. Возможно, следует возлагать на нее большую ответственность во внутренних делах при съемках фильма. Может быть, она разделит мое видение фильма, и это излечит ее от неуравновешенности. Фильм так нужен нам. Начало нового этапа! С ним и последующими фильмами мы подготовим мир к нашему ответу на проблему выживания человека. Я знаю, что Фэнси разделяет эту еретическую веру. Она верит, что насекомые переживут нас. Даже Праматерь этого боялась, но ее ответ в моей обработке следует развивать. Мы должны как можно больше походить на тех, кому собираемся подражать».

— Это вас шокирует? — спросил Хельстром.

У него были светлые волосы, среднее телосложение, на вид ему нельзя было дать более тридцати лет. Таким и было его описание, имеющееся в Агентстве. Чувство внутреннего достоинства, целеустремленность, лучащаяся из его голубых глаз, когда он цепко рассматривал то, что его заинтересовало. В нем ощущался заряд внутренней энергии.

Хельстром стоял в лаборатории напротив пленника, привязанного к пластиковому стулу. Эта лаборатория представляла собой смесь полированного металла, блестящих стен, стекла и инструментов, освещенных молочным светом, который исходил от плоскости потолка.

Депо уже пришел в сознание. Он не знал, сколько прошло времени, но голова до сих пор плыла в тумане. Хельстром стоял перед ним с двумя обнаженными женщинами по бокам, видимо, охранниками. Депо понимал, что слишком много внимания обращает на женщин-амазонок, но ничего не мог с собой поделать.

— Вижу, что шокирует, — заметил Хельстром.

— Ну, допустим, — признался Депо. — Я не привык видеть вокруг себя так много обнаженной женской плоти.

— Женской плоти, — повторил Хельстром и щелкнул языком.

— Их что, совершенно не трогает, как мы о них говорим? — поинтересовался Депо.

— Они не понимают нас, — ответил Хельстром. — А если бы даже и понимали, то не поняли бы это ваше отношение. Типичное для чужака, но мне оно всегда казалось странным.

Депо осторожно попытался проверить крепость веревок, которыми был привязан к стулу. Он очнулся с головной болью, и она не проходила. Над глазами пульсировала боль, и он не имел ни малейшего понятия, сколько прошло времени с тех нор, как его захватили. Депо вспомнил, как начал говорить с тремя молодыми женщинами, которых освещал его фонарик, затем умолк, когда осознал, что его окружило множество таких же фигур. Сумбурные мысли и неразборчивые воспоминания проносились в его сознании. Господи, как же трещит голова! Он вспомнил свои глупые и жалкие слова, вызванные страхом и потрясением: