Украшение для женщин - [38]

– Ты чего там разглядываешь?

– Люба, мне кажется, я изменилась. Ты не находишь?

– А я про что говорю? Ты жутко похорошела.

– Да ну тебя, – отмахнулась Юлька, впрочем, очень довольная. Она вернулась на кухню и опять стала листать альбом.

– Странно, куда все-таки делась эта фотография. Я не вытаскивала. Не понимаю, куда она подевалась.

– Кстати, Юль, ты обещала антресоли разобрать, – напомнила Люба. – Давай, я тебе помогу. – И, не дожидаясь согласия, подставила табурет.

– Нет, – Юлька решительно поставила табурет на место. – Я как-нибудь сама. А ты иди, отдыхай, вон глаза слипаются.

– Да, пожалуй, мне пора, завтра на работу.

Проводив Любу, Юлька стала убираться на кухне. Ах, да. Антресоли. Убрав последнюю чашку, она подставила табурет и открыла дверцы. Какой-то старенький чемодан и коробки. Юлька решила начать с чемодана. Он был не тяжелый, но взяться было неудобно, она потянула его, задела коробки, и одна из них упала. «В таком случае начну с коробки», – подумала она. Спрыгнула с табуретки, подняла коробку, притащила ее в комнату на стол. В коробке лежали бумаги, старые открытки. Она взяла одну. «Дорогая Майя Марковна, поздравляем Вас с Новым Годом!» … – Она перевела взгляд на подпись. «Благодарные родители». Остальные открытки также были от родителей, некоторые были написаны детским почерком. А это письмо с заграничным штемпелем и маркой. Сердце почему-то забилось сильнее, она чувствовала, что сейчас прочтет что-то важное, что-то из прошлого. Немного помедлила и, задержав дыхание, достала письмо. «Дорогая сестренка! Шалом! С трудом узнал твой адрес. Прошло двадцать два года, как мы уехали. Мне тогда было четырнадцать лет, я не понимал, почему ты не поехала с нами, и почему родители запретили спрашивать о тебе. Друзей у папы не было, а мама полностью ему подчинилась. Не буду подробно описывать нашу жизнь, в первые годы было очень трудно, а теперь мы ни в чем не нуждаемся. Я получил хорошее образование, работаю в дорогой клинике и пишу научную работу. Отец своим фанатизмом совсем подавил маму. Мне легче, я живу отдельно, а она, бедняжка, мучается. А недавно вдруг заговорила о тебе, втайне от отца, конечно. Она подсказала, где тебя искать, и я сразу написал. Пожалуйста, откликнись. Отец не готов тебя принять, но, в конце концов, это случится. Я пишу тебе свой адрес и телефон. Буду ждать. Целую, твой брат, Яша».

Юлька несколько минут сидела, как неживая. Она еще раз перечитала письмо. Что же это получается? Этот Яша мамин брат? И еще у нее есть бабушка и дедушка? Ой! Надо посмотреть штемпель. Какое число? Непонятно. Вот здесь. Что-то стерто. А! Вот! 15января прошлого года. А в марте мама попала в больницу. Но она ничего не сказала про письмо, вообще ничего. Почему? Почему она ничего не рассказала Юльке про своих близких? Когда в последний раз она видела маму в больнице, та сказала, что теперь они заживут по-другому. Да, правильно, так она и сказала. Но три месяца она молчала. Она жадно прочитала письмо еще раз. «Прошло двадцать два года…» Столько, сколько ей лет. Значит, они уехали, не зная, что у них родилась внучка? Вспомнились слова тети Сони там, на кладбище. «Этот полоумный еврей выгнал свою дочку, а сам вместе с женой и сыном Яшей уехал в Израиль, а Олечка приютила ее у себя». Все правильно. Значит, Юлькин дед выгнал маму из дома. За что? Что она такого сделала? Возможно, это из-за ее отца. Как бы это выяснить? Обидно, что нельзя ничего узнать. А что же теперь делать? Надо написать ответ. Или не стоит? Посоветуюсь с Любой. Вот она удивится.

И, действительно, на следующий день Люба просто дар речи потеряла от этой новости. Она несколько раз заставила Юльку перечитать письмо, хотя та уже выучила его наизусть. Потом Люба сама полезла на антресоли, и со словами «Вдруг еще что-нибудь найдется», достала чемодан и другую коробку. Но в чемодане оказались Юлькины первые пинетки, еще ее детское платьице и несколько бережно уложенных маминых платьев, которые Юлька никогда не видела. А в коробке под старыми квитанциями на самом дне под пакетом лежала пожелтевшая фотография. Юлька с осторожностью стала ее разглядывать, от волнения закусив губу. Люба из-за ее плеча тоже посмотрела.

– Думаю, это твой дед и бабушка, а это мамин брат, а это твоя мама. Сколько же ей здесь лет? Наверное, лет шестнадцать, не больше. Смотри! Пианино ваше! Точно оно! Где же это?

Юлька не отвечала, слезы застилали глаза. Люба, поняв ее состояние, хотела уйти, но Юлька затрясла головой, прося остаться.

– Я думаю, – после некоторого молчания тихо сказала Юлька, продолжая разглядывать фотографию, – это у них дома. Большая комната. Видишь, как свободно. А какая мама красивая, и я на нее совсем не похожа. Даже удивительно, я ни на кого из них не похожа? Да?

Любе пришлось согласиться, действительно, Юлька только в общем чем-то напоминала мать, а на остальных родственников вообще не похожа.

– Знаешь, мне кажется, они не обрадуются, если я напишу. Они же ждут письма от мамы, а ее больше нет. А я….Думаю, они не хотели меня.

– Дурочка! Возможно, и не хотели, но это было сто лет назад. А сейчас очень даже обрадуются. И потом, надо сообщить, что Майя Марковна умерла, они должны знать.