Украинский национализм. Факты и исследования - [19]

К началу 1940 года Стецко под воздействием очередного промаха оуновской политики, ориентированной на одобрение немцев, и ощущая нетерпение самых молодых членов своей группы начал выражать недовольство официальными лидерами партии. Его способности сделали его видным членом нарождающейся фракции, но это было объединение не того рода, чтобы искать лидера среди интеллектуалов. Основное, в чем обвиняли эти люди старшее поколение, была робость, недостаток решимости; посему эта мятежная группировка выбрала лидера, который в необычной степени обладал несгибаемой волей и готовностью к отчаянным действиям. Им оказался глава террористической группировки, занимавшейся нападением на польских официальных лиц, Степан Бандера.

К январю 1940 года новая группировка достаточно окрепла, чтобы Бандера и Лопатинский смогли поехать к Мельнику в Рим с рядом требований[103]. Точно не ясно, каковы были эти требования, ибо участники конфликта предлагали разные версии. По словам сторонников Бандеры, ядром их декларации было требование изменить ориентацию политики ОУН так, чтобы она меньше зависела от немцев. В частности, они говорят, что их лидеры требовали, чтобы Мельник перенес штаб организации в нейтральное государство и с новых позиций наладил сотрудничество с западными странами в целях формирования легиона из украинцев, находящихся во Франции, для помощи Финляндии в отражении советского нападения[104]. Хотя в этих утверждениях есть что-то правдоподобное, принимая во внимание прошлое и будущее сотрудничество окружения Мельника с немцами, сторонники официального лидера указывают, что и сам Бандера сотрудничал с немцами, когда это было выгодно, и что сторонники Мельника во Франции с рвением работали над созданием упомянутого легиона, хотя сторонники Бандеры утверждают, будто именно они предложили эту идею.[105]

Несмотря на то что формулировки многих требований, представленных Бандерой и Лопатинским, оспариваются, в целом выражается согласие, что самая четкая из них касалась изменений в составе Провода. Лидеры «края» требовали смещения Барановского[106], Сеныка и Сциборского. Из-за влияния двух последних лидеров согласие с этим требованием означало бы настоящую революцию в руководстве ОУН, тем более что Бандера и его товарищ требовали, чтобы те были заменены представителями более молодой группировки. Данный пункт спора очень важен, но причины, представленные двумя эмиссарами, показательны для психологии молодых мятежников.

Обвинение против Сеныка возвращает нас к самым ранним стадиям разногласий между двумя поколениями в националистической организации. Когда Бандера, Стецко и другие галицкие террористы были арестованы за нападения правительственных чиновников польской национальности, была представлена масса письменных свидетельств, подтверждающих их участие в заговорщической деятельности, которые сделали их защиту безнадежной в условиях Польши. Эти материалы были получены поляками от чешских властей, которые, в свою очередь, получили их неизвестно откуда. Точно, однако, то, что Сенык, как административный помощник Коновальца, был тем, кто первоначально готовил документы. В группировке «края» это событие вызвало возмущение, там приписывали происшествие небрежности Сеныка в работе с важными документами и неумении хранить их должным образом. Были ли они правы в своих суждениях, трудно определить, но легко можно представить себе, как такое чувство могло перейти в ненависть за время тяжелых лет пребывания в тюрьме. Обвинение, однако, более существенно указывает на трудное положение тех, кто пытается из-за рубежа направлять фанатическое подпольное движение в стране, где оно должно существовать и нести жертвы. Это также резко подчеркивает основу напряженных отношений между человеком действия, революционного порыва, и администратором, на которого никогда не смотрят как на человека, несущего свою долю груза.

Обвинение против Сциборского еще более обличительно. За несколько лет до этого, когда тот был редактором органа ОУН в Париже «Украинське слово», в редакцию газеты пришел коммунистический агент, который пытался убедить его предать национальное дело. Вместо того чтобы выкинуть этого человека вон, Сциборский, как рассказывают, завел с ним идеологическую дискуссию. Группировка Бандеры теперь утверждала, что Сциборский не сумел быстро среагировать, потому что он всерьез рассматривал предложение коммуниста, и подкрепила обвинение заявлением, что нахождение сестры Сциборского в Киеве позволяет советской сети держать его на поводке. Если учесть энергию Сциборского в борьбе с коммунизмом и до и после инцидента, это обвинение кажется безосновательным. Акцент на его виновности в том, что он вступил в дискуссию с коммунистом, с другой стороны, весьма показателен. Уже говорилось, Сциборский был прирожденным теоретиком, человеком, который поставил словесный дар на службу движению. Как ни парадоксально, его собственная теория делала основной акцент на воле, необходимости действия и примате народного духа (Volkgeist). Тот факт, что его наиболее экстремистски настроенные ученики, воспитанные в духе неприятия рационализма, вначале бросали тень на его репутацию, а затем стали ему смертельными врагами, можно назвать поэтическим воздаянием.