Украинская каб(б)ала - [73]

– Сядь, мое доброе дитя! И послушай меня, старого мудрого человека!..

Она уселась, сложив руки на уже сдвинутые коленки, а я стал расхаживать по комнате, сочиняя первую фразу.

Вспомнился дорогой Федор Михайлович, с которым я имел счастье выступать в одном из литературных вечеров в Санкт-Петербурге, а вместе с ним и Сонечка Мармеладова, и великое сострадание, которое мы, литераторы, испытываем к падшим женщинам, сжало мое сердце. Я хотел произнести страстную речь о мерзости грехопадения, о прелестях духовной любви, я жаждал осыпать слезами и поцелуями светлую головку несчастной Любаши, которая нарочито играет веселость, порывался прочесть ей свою «Катерину», пожелал непременно сделать ее своим другом, но не знаю, что со мной приключилось, потому что с уст моих слетел дурацкий вопрос:

– Так ты без денег предлагаешь?

– Да, – прошептала она, пытаясь улыбнуться. – У меня деньги есть! Я теперь по вызову работаю!..

Лучше бы она этого не произносила! Лучше бы ей стать немой, превратиться подобно жене несчастного Лота в соляной столб, но меня уже понесло, и я опять брякнул нечто несусветное:

– А мне дашь денег? В смысле взаймы?

Она напряглась, глаза полезли из орбит, а губы со страхом прошептали:

– А зачем?..

– Надо! – отчаянно воскликнул я. – Бедствуем мы с Семкой! Художника обидеть может всякий, а поддержать материально ни у кого не хватает благородства! – Я восхитился сочиненным мною афоризмом и отметил мысленно, что надо бы его записать на память потомкам, а пока продолжал вызывать сострадание у своей гостьи. – Я в Канев хочу, а на дорогу совершенно нет денег! Семен Львович опять в ломбард пошел, отцовские запонки понес. А давеча ложечки серебряные, фамильное наследство бабушки заложил. Сами у себя воруем! Вот ведь какое паскудство!

Я едва не прикусил язык, застонав от чуши, которую нес на трезвую-то голову, но делать было нечего, слово было сказано, а слово наше – как божественная печать либо дьявольская отрыжка.

Соседка огорченно покачала головой и робко спросила:

– А много вам надо?

– Не знаю! – ответил я. – Семка сказал: на дорогу, да чтоб в трактир какой зайти. Самую малость, что ли?

Я едва не брякнул «Христа ради», но не успел закусить губу, как моя дива резво вскочила, задрала коротенькое платьице и достала из невероятно маленьких трусиков комок денег, которые протянула мне:

– На, возьми! Вот все, что вчера заработала…

Это было невероятно! Я почему-то вспомнил ярмарочных торговок, которые перед началом базара обмахивали рубликом свой товар, привораживая таким манером покупателей, вспомнил зевак, которые бренчали мелочью на молодую луну, и вдруг понял, что это несчастное дитя носит деньги там, дабы привернуть удачу к срамному органу, который кормит ее, одевает и обувает! Меня охватил жгучий стыд не за прошлые парубоцкие походеньки в увеселительные дома, а за то, что ходил я туда исключительно в поисках удовольствия, в то время как Федор Михайлович наблюдал там жизнь и препарировал души своих сонечек! Сколько гениальных страниц растрачено в многочисленных борделях мира, куда писатели ходят не за материалом, а на поводу своей похоти! Эх, коллеги! Высечь бы вас за это, да и себя, изловчившись, стегануть по заднице!..

Я стоял, не смея взять из ее рук деньги, пока она не вложила их в руку, разжав мои пальцы.

– Смешной ты! – печально улыбнулась она. – Совсем не такой, как на памятнике возле Университета!

– А знаешь, почему я там набундюченный? – спросил я, чувствуя, как приятная волна доброты разливается по телу.

– Нет, а почему?

– А потому, что меня поставили на том месте, где раньше Николашка торчал! Могли б на Бессарабке поставить, так нет, говорят, там уже стоит некто, вот и воткнули на старый постамент, экономы!

– Какой Николашка? – Глаза ее расширились от ужаса, и я поспешил ее успокоить:

– Царь был такой! Николай Первый, мучитель мой! – Я задумался и, дабы ей стало понятно, объяснил языком из нынешних газет: – Ну, не мучитель, а оппонент! Политический противник! Мог, конечно, приказать, чтоб вывезли в лесок и закопали живьем, как нынче заведено у вас, да остерегся критики будущих поколений! Дальновидный был самодержец!

– А-а… – Вздох облегчения вылетел из ее алого ротика, и я понял, что государь император, который занимал существенное место в моей биографии, для нее такая же дремучая история, как для меня Аттила или Калигула.

Я не знал, как выпроводить ее из квартиры, особенно после того, как она дала денег, которые не терпелось пересчитать, поэтому я вежливо пригласил ее на кухню откушать чаю.

– Чай у нас хороший! – важно сказал я. – Даже сахар есть!

Она рассмеялась и, подойдя ко мне, опять чмокнула в щеку, а затем с игривостью домашней кошечки произнесла:

– Так мы теперь друзья?

– Конечно! – поспешил согласиться я и зачем-то добавил: – Друзья до гроба!

Она огляделась по сторонам и, приблизив губы к моему уху, горячо прошептала:

– Будь осторожен, Тарас Григорьевич! И не болтай про политику, власть не ругай!

– А что случилось? – изумился я и, следуя ее взгляду, также посмотрел на потолок.

– Тссс! – прижала палец к устам моя гостья. – Вы с евреем под колпаком! Ясно? Не поддавайся на провокации!