Украина и остальная Россия - [122]

Но все эти строгости не втиснули ни в белорусскую, ни в украинскую речевую норму ни один синтаксический элемент, качественно отличный от русской нормы. Нынешние попытки подменить украинский диалект галицким сами жители Украины воспринимают как насильственное внедрение инородного тела. Значит, бело- и малорусский — всё ещё диалекты русского языка. А живая бытовая речь — даже в самых заброшенных деревнях — ещё ближе к русской норме. И сами жители нынешних Украины и Белоруссии в подавляющем большинстве — русские, что бы ни думали по этому поводу их властители.

^27.10.2008

Взгляд из сего дня

В скромную площадь журнальных страниц удалось втиснуть далеко не все существенные подробности. Так, крепостное право в Царстве Польском формально отменено ещё при его формировании — сразу после наполеоновских войн. Но фактически там сохранялась основная часть старых польских порядков, куда более жёстких и разорительных для крестьян, нежели российские. Не разъяснил я и различий между синтаксисом — правилами построения фраз из слов — и морфологией — правилами построения слов из значимых частиц: в статье словом «синтаксис» охвачены оба эти уровня правил.

Есть и явная ошибка. Фразу «pirots carulize elatically», традиционно приписываемую Хомскому, фактически придумал Рудольф Карнап. Хомский для иллюстрации своих идей создал другой пример, бессмысленный не на уровне каждого слова, а на уровне фразы в целом: «colorless green ideas sleep furiously» — бесцветные зелёные идеи спят яростно.

Но всё это — мелочи по сравнению с главной концептуальной проблемой. И моё предварительное изучение, и бурное обсуждение публикации указывает: в современной лингвистике отсутствует единый надёжно работающий критерий отличения диалекта от самостоятельного языка. Существующие правила не только противоречат друг другу, но и внутренне противоречивы. То есть каждое конкретное правило может объявить диалектами языки, отличающиеся куда более, нежели иные языки, по этому же правилу разные — или же, наоборот, признаёт языки самостоятельными при различиях куда меньших, нежели для пары, признанной по этому правилу диалектами одного и того же языка.

Более того, многие критерии, признанные лингвистами, вообще используют не лингвистические факты, а внеязыковые и даже вненаучные обстоятельства.

Так, македонский диалект болгарского языка объявлен самостоятельным языком с тех пор, как Македония — западная часть Болгарии — вошла в состав Югославии (и даже сейчас — после распада федерации — Македония не планирует воссоединения с остальной Болгарией). Сербский язык, используемый православными (их обычно называют просто «сербы»), католиками (их зовут хорваты) и мусульманами (босняки), сейчас в Хорватии и республике Босния и Герцеговина официально именуется хорватским и босанским соответственно. Более того, после провозглашения полной независимости Черногории декларирован ещё и черногорский язык. Конечно, диалектов в сербском языке немало — но границы их распространения совершенно не схожи с нынешними государственными границами внутри когда-то единой Сербии.

Не зря популярна фраза, сказанная лингвистом Максом Вайнрайхом при обсуждении вопроса о степени самостоятельности идиш — диалекта немецкого языка, используемого евреями Восточной Европы: «шпрах из а диалект мит айн армей ун флот» — язык — это диалект с армией и флотом. Правило, мягко говоря, опасное: из него следует, что после изъятия армии и флота язык становится диалектом, что может поощрить этноцид — уничтожение ключевых особенностей народа. Причём на Украине правило Вайнрайха — руководство к действию: с момента провозглашения независимости её правители полагают, что общерусский язык на её территории уже не защищён армией и флотом, а потому делают всё от них зависящее, чтобы вытеснить его из обращения и заменить местным диалектом, подкрепляемым если не флотом (на его содержание у независимой страны нет средств), то по меньшей мере полицейщиной.

Из всего изобилия лингвистических критериев я выбрал тот, что не даёт по крайней мере одного вида ошибок. Ещё ни разу не было найдено несомненных диалектов одного языка, заметно различных синтаксически. Поэтому, если у каких-то языков синтаксис идентичен, они дают по меньшей мере сильный повод к подозрению в диалектной природе хотя бы одного из них. Понятно, это подозрение надлежит ещё проверять. Но в данном случае проверка достаточно проста. Работа литераторов и лингвистов по отбору из южнорусских диалектов отдельных слов, не совпадающих с литературной нормой, происходила недавно по историческим меркам и очень хорошо документирована. Технология создания украинской литературной нормы очевидна. И мне осталось лишь показать: по такой технологии создать новый самостоятельный язык невозможно.

Правда, мои оппоненты выдвинули ещё одно возражение: почему я считаю украинский диалектом русского, а не русский диалектом украинского? Ведь современная украинская литературная норма в некоторых отношениях ближе к сохранившимся старинным письменным памятникам (и реконструированным на их основе особенностям устной речи), нежели русская!