Украденные горы - [20]

Когда пьеса была готова, мы тут же распределили между собой роли. Гнездур согласился представлять деда Андрея, Суханя — святого Петра, Гжебень — пана Енджевского. Я взял на себя роль суфлера и режиссера. Не откладывая, приступили к репетиции.

С этого дня у меня каждый вечер собирались ребята. И не только «артисты», но и будущие зрители, которым наша пьеса, несмотря на ее антирелигиозную окраску, пришлась по вкусу. Репетиции проходили интересно, с подъемом.

Скоро пришло время расплаты за нашу дерзостную затею. На следующей неделе, на уроке закона божьего, из уст священника грозно вылетело мое имя.

Я поднялся, моля бога, чтобы священник не спросил меня про евхаристию, зачатие от святого духа или другую премудрость, в которых я никак не мог разобраться. Суханя и Гнездур, мои ближайшие соседи, тоже насторожились, готовясь подсказывать.

— Юркович, ты можешь объяснить, — пан отец сделал паузу, пытаясь поймать своими грозными очами мой взгляд. Я не испугался лишь потому, что все мои мысли, едва я услышал свое имя, были устремлены к богу. — Ты можешь сказать мне, Юркович, что означает слово Петро?

Я усмехнулся. Подумаешь, тоже вопрос. Мои друзья тоже заулыбались, они уверились, что я и без подсказки легко выкручусь.

— Петро, или по-церковнославянски Петр, это, пан отец, скала.

— Так, скала;— подтвердил священник. — И что завещал Христос своему апостолу Петру?

«А прах его знает, что он завещал», — подумал я, скосив глаза в сторону Сухани.

Мой друг старался. На чистом листе бумаги он вмиг очертил карандашом гору, а на ней поставил башню с куполом и крестом. Я незаметно кивнул головой, — понял, мол, — и ответил спокойно:

— Иисус Христос сказал Петру: «Ты, Петр, моя твердая скала, и я поставлю на ней такую высокую церковь, что в нее никому из грешников доступа не будет»… И еще завещал Иисус Христос, что во врата той райской церкви он вставит такой хитрый замок, к которому никакой тать не подберет ключа…

Удар линейкой по столу прервал мой рассказ. В классе стало тихо, можно было услышать, как в старой стене школы точит свои ходы шашель.

— Прекрати паясничать! — прогремел в этой тишине голос священника.

Я не понял, чего от меня хотят. Мне понравилось мое фантазирование про святого Петра. Я даже подумал, что хорошо было бы и такую сцену написать: Христос советуется с Петром, какую именно церковь поставить, католическую или нашу, греческую, для простых мужиков, и из какого материала ее строить — из сосны или, может, из кирпича, чтобы дольше стояла…

— Скажи, Юркович, — проговорил уже спокойнее священник, — может ли святой Петр впустить в рай грешника?

— О, этого не может быть, — ответил я. — Если только святой Петр не задремал возле врат.

У священника лицо еще больше нахмурилось. По тому, как под кожей у него на щеках заходили желваки, я понял, что мой ответ встал ему поперек горла.

— Следовательно, Юркович, грешник не может достичь рая?

— Святая правда, — сказал я, выдерживая холодный взгляд священника. — Хоть бы очень хотел, да не попасть туда.

— Так зачем же ты, сопливец, пачкаешь бумагу своими святотатственными выдумками, зачем гневишь бога попранием его святых законов?

У меня похолодело в груди, а щеки горели так, словно священник надавал мне хороших пощечин. Я догадался, на что он намекает: ему стали известны наши сценические сочинения, и он против того, что я без его разрешения осмелился впустить деда Андрея в рай…

Меня пронизала обида за дедушку. Больше, чем кому- либо на свете, я верил дяде Петру, а он при мне сказал маме, чья несправедливость довела деда Андрея до пьянства.

— Мой дедушка не грешник, — дерзнул возразить я священнику. — Он никого не обокрал и никого не убил.

— Твой дед пьяница, — заорал на меня священник. — Он не принял перед смертью святых даров, ему уготовлена одна дорога — в ад, на вечные муки.

— Неправда! — вырвалось у меня.

Я тогда не сознавал, что бросил вызов и священнику, и религии. Я был убежден, что отстаиваю правду, а все, что правда, так учил меня дядя, не есть грех и за правду легко принять даже самые тяжкие муки.

— Моего дедушку мучили здесь, на земле, за правду мучили, за людей, как Иисуса Христа!

Звонкий хлопок линейки по столу заглушил мои слова.

— Замолчи, болван!

Держа в правой руке линейку, священник, путаясь в длинной сутане, прошел вдоль рядов и остановился перед моей партой. К счастью, я сидел третьим от края, и священник не мог огреть меня по спине.

— Выйди вон! — велел он. — Сейчас же! Ну?

Я не двинулся с места. Не встали из-за парты и мои друзья, которым священник приказал выйти, чтобы легче добраться до меня. До сих пор священник бил учеников по рукам, как учительница в младших классах, и это не считалось в школе серьезным наказанием, сейчас же линейка могла пройтись по моим плечам.

— Ты выйдешь? — спросил священник.

— Нет, — ответил я решительно.

Тогда священник схватил за плечи крайнего, Стефана Михновского, но я мгновенно нырнул вниз и полез из-под своей парты дальше, под соседнюю, потом еще дальше и не вылезал оттуда, несмотря на угрозы священника. Между ногами школьников я чувствовал себя как в густом лесу. Священник метался из одного угла класса в другой, бил линейкой о парты, кричал на учеников, чтобы они задержали меня, но они лишь делали вид, что слушаются, на самом деле помогали мне всячески не попасть в руки святого экзекутора. При этом они подняли такой шум, что разъярившийся священник вынужден был выбежать в коридор за сторожем.