Украденное счастье - [17]

В первый день та только хмурилась, на второй кинула несколько сердитых слов, а на третий объявила Промоде открытую войну. Да и почему бы ей смириться? Ведь она не зависит от Промоды, как Шорола! И вот на следующий день вечером разыгралась великая битва. Промода была не из тех, кто промолчит, да и Тхакрундиди привыкла не давать спуску. Надо сказать, что шансы на победу у обеих были равными, а в искусстве затевать ссору каждая имела немалый опыт. Долго они бранились, и наконец Тхакрундиди, потрясая перед самым лицом Промоды растопыренными пальцами обеих рук, закричала:

— Что я тебе, служанка или кухарка, чтобы ты меня оскорбляла? Да пропади оно пропадом, твое хозяйство, а я пошла. Хочешь — сама готовь себе, а не хочешь готовить, сиди голодная. Меня это не касается! — И с этими словами покинула дом Шошибхушона.

Промода старалась не связываться с людьми, которые могли ей дать отпор. Потому-то в ссорах она всегда выходила победительницей. Сегодня она впервые потерпела поражение в этом поединке.

После ухода Тхакрундиди Промода долго плакала в одиночестве. Затем вытерла глаза и вышла на улицу. Сегодня ее заносчивость ни к чему не привела. Пришлось Промоде теперь самой заняться домашними делами. В обычное время вернулся Шошибхушон.

— Где Тхакрундиди? — спросил он после вечерней молитвы.

— Я ее выгнала, — ответила Промода.

Разве могла она признаться в том, что Тхакрундиди ушла сама.

— В чем же она провинилась?

Не задумываясь, Промода сказала первое, что пришло ей в голову. Тхакрундиди (так объяснила Промода) очень хорошо себя вела в дни раздела, а за эти десять дней совершила массу проступков.

Услыхав это объяснение, Шошибхушон возмутился:

— Непонятно, то ты до небес человека превозносишь, то в ад готова его низвергнуть. Придется нам, видно, умереть с голоду! Ты больна, самой тебе ничего не сделать, а я готовить не умею. Где же выход?

— Это не твоя забота! Тебе что? Был бы вовремя накормлен, и ладно.

— О себе я меньше всего говорю! Кто о детях позаботится — вот что меня беспокоит.

— А как ты думаешь, может ли посторонняя женщина вести хозяйство? — спросила Промода с видом человека, принявшего бесповоротное решение. — Завтра я собираюсь позвать мать. Когда она узнает, как мне трудно, то уж конечно, придет. А тогда тебе не о чем будет беспокоиться.

От этих слов Шошибхушон на мгновение даже оцепенел.

— И зачем только я пошел на раздел с Бидху! — невольно вырвалось у него.

Он прекрасно понимал, чем все это кончится. Сперва придет мать, за ней явится брат Промоды (как же ему не прийти: кто будет кормить его, если он останется дома один!). А на другой день и солнце еще не успеет встать, как пожалует ее дядя: он же не захочет оставаться один в опустевшем доме.

— Ты спрашиваешь, зачем пошел на раздел с Бидху, — обиделась Промода. — Кто же, кроме тебя, может это знать? Я то ведь не делила вас, и причины раздела не знаю.

Шошибхушон ничего не ответил. Он продолжал размышлять. Не зря сказала Промода, что когда придет мать, ему уж ни о чем не нужно будет беспокоиться. Зато есть, о чем подумать сейчас, пока она еще не пришла.

Промода, поняв состояние мужа, снова заговорила:

— Ты спрашиваешь, зачем пошел на раздел с Бидхубхушоном? Раз так решил, значит, знал зачем. Я тут ни при чем. Я и тогда просила: отпусти меня к отцу! И сейчас прошу об этом. Уйду домой, а вы помиритесь. Так бывает часто. Ну что из того, что разделились, разве нельзя снова соединиться?

Шошибхушон сразу же пришел в себя. Он понял, что в этих словах заключена тайная опасность, и с виноватым видом проговорил:

— Да что ты! Я же ничего не говорю, только…

— Только что? — подхватила Промола. — Ты не увиливай. Что собрался сказать, то и говори. Я из последних сил выбиваюсь, только чтобы тебе было лучше. Мне что? Останусь здесь или уйду к отцу — везде прокормят!

Похоже было, что Промода уже не помнит, что происходило прежде, когда она тоже собиралась уходить к отцу. Если бы помнила, то вряд ли заговорила об этом снова. Но Шошибхушон ничего не забыл и поэтому решил не продолжать разговор. Некоторое время оба молчали, потом Шошибхушон спросил:

— А где Бипин и Камини?

— Бипин пошел к дяде, а Камини спит, — ответила Промода.

— Спит? — удивился Шошибхушон. — И не встанет ужинать?

— А кто готовил?

— Придется, видно, мне готовить; только дай мне овощи и приправу.

— Где ж я возьму? Все, что было, утром съели. Хорошо еще, что риса хоть немного осталось.

Промода замолчала. А немного погодя она, словно от приступа боли, вдруг громко застонала:

— Ох, плохо мне! Что со мной такое творится! Не пойму, отчего сегодня мне хуже, чем всегда! — И улеглась в постель.

Пришлось Шошибхушону заняться приготовлением ужина. Когда все было готово, Промоде, по обыкновению, принесли в комнату блюдо с рисом. После долгих уговоров, морщась и отнекиваясь, Промода принялась за еду, а Шошибхушон тем временем думал: «Если уж и этот случай ничему меня не научил, что же тогда научит?». Он погрузился в мрачное молчание. Промода уплетала рис как ни в чем не бывало; вспышка болезни, видно, не отразилась на ее аппетите. После еды она прополоскала рот и молча стала ждать, что скажет ей Шошибхушон. Наконец тот заговорил: