Украденная юность - [25]

«Замолчала бы она, что ли, — подумал Радлов, — и чего ради она мне это рассказывает. Мы с ней здесь одни, и я не хочу знать об этом, не хочу слышать, что проделывали эсэсовцы». И ответил словно назло:

— А мне тоже шестнадцать.

— Но ты ведь совсем не такой.

Скорей бы прошла эта ночь, эта проклятая бесконечная ночь, когда мысли мучают, как кошмары. Хоть бы девушка замолчала, но нет, вот она опять что-то говорит.

— Ты совсем не такой. — Это звучало как извинение.

Наконец он не выдержал и спросил:

— А ты тоже?..

— Нет, я — нет, но многие пошли на это. Я же всегда боялась… А как подумаю, что русские…

Выстрелы! Невдалеке раздались сухие и резкие звуки выстрелов. И вот уже слышны крики, русская речь, неожиданно совсем близко затрещала пулеметная очередь, за ней еще ближе вторая и третья, казалось, будто пулемет стоит над ними. Сверху посыпались куски штукатурки и кирпичи. Юноша и девушка затаили дыхание и словно оцепенели. Но скоро крики замерли где-то вдали. И вновь воцарилась тишина. Радлов подумал: «А может быть, как раз в эту минуту кого-нибудь убили?» Мысль о смерти заставила его содрогнуться. Не смея пошевельнуться, пролежали они минут пятнадцать, и вдруг он услышал, что девушка стонет. Схватив ее руку, он почувствовал, что она холодна, как у мертвеца. Девушка прошептала:

— Иди ко мне под одеяло. Мне холодно. — А когда он уже лежал рядом, она продолжала: — Ну, решайся же! Решайся. Сделай это, пока они не сделали!

Он хотел оттолкнуть ее и не смог. В эту ночь их соседями были крысы, а их ложем — куча вонючего тряпья.

Утром небо над Берлином алело, словно окрашенное только что пролитой кровью. В первые часы этого нового дня никто еще не знал, что Берлин капитулировал. Генерал Вейдлинг, назначенный комендантом германской столицы самим Гитлером, объявил на совещании своим офицерам:

— Фюрер умер! У нас есть три пути: сопротивление, прорыв, капитуляция. Сопротивление бесполезно; при попытке прорваться, даже если она увенчается успехом, мы будем попадать из окружения в окружение, остается только третий путь.

Никто не возражал. Ни один из присутствующих не пожелал последовать примеру Гитлера.

В районе Темпельхоф в большом двухэтажном здании, поврежденном только с фасада, у Шуленбургринга, расположился штаб советского генерала армии Чуйкова. Здесь последний гитлеровский комендант Берлина подписал акт о капитуляции. А затем произнес разъяснительную речь, которую записали на пластинку.

Машины с радиоустановками разъезжали по городу, передавая запись с речью немецкого генерала. Голос его проникал в шахты метро, под своды подвалов, в убежища, доносился до последних опорных пунктов немецких боевых групп. Этот голос разбудил и Радлова, спавшего глубоким сном. Правда, сквозь пробитый потолок голос доносился в погреб так глухо, что Радлов понял, о чем шла речь, только когда машина уже отъехала, а репродуктор повторял заявление Вейдлинга. Согнув колени, обхватив их руками, прислушивался Радлов к словам генерала. Берлин капитулировал, настал конец, позорный горький конец, вот она, гибель Германии! Мечты его юности рухнули вместе с проигранной войной. Он мог бы стать летчиком и бороздить воздушные просторы или стать колонизатором в восточных областях, как внушали ему в школе. Но теперь все его мечты развеялись как дым. Мог ли он еще гордиться тем, что он немец?

Радлов взглянул на девушку. Урсула лежала рядом с ним на куче тряпья, свернувшись калачиком, положив щеку на локоть. Она спала и не слышала голос генерала. Он вспомнил прошедшую ночь, страх и холод. При мысли о том, что между ними произошло, краска бросилась ему в лицо. Некоторое время он рассматривал спящую с любопытством мужчины, впервые обладавшего женщиной. Его захлестнула теплая волна нежности.

Как спокойно она спит, для нее война кончилась.

Стоит ли ее будить? Он поколебался, но все-таки принялся трясти ее за плечо:

— Урсула, проснись, слышишь?

Она открыла глаза, поморгала спросонья и улыбнулась ему.

— Урсула, послушай-ка!

— А… что случилось?.. — девушка еще не совсем проснулась. Но когда голос из репродуктора загремел снова, она приподнялась, и Радлов вдруг увидел, что у нее большие и очень ясные глаза. Оба прислушались.

— Немецкие солдаты! Тридцатого апреля фюрер, которому мы присягали в верности, бросил нас на произвол судьбы… Каждый час вашего сопротивления продлевает страдания гражданского населения и наших раненых… Согласно договоренности с верховным командованием советских войск я призываю вас прекратить сопротивление…

— Что это значит? — спросила она.

— Фюрер умер, война кончилась.

— Кончилась? — она сказала это шепотом, беззвучно, она ничего не понимала.

— Да, кончилась!

— А что теперь?

— Теперь ты можешь идти куда хочешь, домой или к бабушке…

Она вскочила, встала перед ним, взволнованная, бледная, широко раскрыв голубые глаза.

— …И ничего больше не бойся, — закончил он.

— Ничего не бойся… — повторила она недоверчиво, погруженная в свои мысли. И тут же спросила: — А ты? Что ты будешь делать?

— Мне надо домой, — коротко и умышленно резко ответил Радлов.

Он вовсе не хотел, чтобы она заметила, как ему тяжело с ней расставаться, он только и ждал, чтобы это расставание было уже позади. Урсула взяла его за руку.