Украденная юность - [14]

Внизу Иоахима буквально ослепил яркий свет ламп, питаемых от аккумуляторов. Он будто попал в другой мир. В ушах еще звучало протяжное «уии» летящих снарядов, треск бушующего пламени, дробный стук осыпающихся кирпичей, вой «катюш» — здесь же его вдруг окружила тишина. Слой железобетона толщиной в восемь метров, затем лабиринт убежища для солдат с трехметровым стальным потолком полностью изолировали лежавшее еще ниже бомбоубежище от внешнего мира. Вентиляторы вытягивали насыщенный углекислотой воздух, толстые ковры в коридорах поглощали звуки шагов, на стенах комнат, через которые проходил Радлов, висели гобелены и дорогие картины. Связной что-то сказал Радлову, но тот не понял. Его барабанные перепонки еще не отвыкли от более громких звуков. Он прошел дальше, двери, ковры, усиленные посты — боже мой, кончится ли это когда-нибудь! Вот наконец анфилада комнат, четыре телефонных коммутатора, где-10 стрекочет телеграфный аппарат. Радлов слышит этот звук и теперь наконец понимает, что говорит ему связной. Он, стало быть, в личном убежище фюрера. Здесь, слева, находится квартира Гитлера. Распахнулась какая-то дверь, оробевший Радлов замедлил шаги и оказался посреди большой четырехугольной комнаты.

На этот раз его ослепило множество мундиров, сверкающих орденами. Повсюду мелькали красные генеральские отвороты, но Радлов не узнавал лиц, он видел только, что при ярком свете все они кажутся неестественно бледными. Присутствовавшие имели холеный вид, от них пахло одеколоном, аккуратно расчесанные волосы были напомажены и блестели.

И вот он стоит среди этого золотого и серебряного сияния, потный, измазанный, но почтительный и полный веры. Его сапоги облеплены глиной, волосы растрепаны, под глазами темные от бессонницы круги. Ему казалось, он весь изгажен, невообразимо изгажен. Он почувствовал мучительную потребность немедленно вымыться и хотел было сказать об этом сопровождающему, но тот уже исчез.

Радлов беспомощно огляделся, и тут к нему кто-то подошел, пожал руку, его мгновенно окружили. Ему трясли руки, хлопали по плечу, что-то говорили. Теперь Радлов начал узнавать отдельные лица, которые видел в газетах и в кинохронике. Кто-то протянул ему бокал вина, кажется это генерал Йодль. Держа в руках подносы с жарким и бутербродами, повсюду мелькали молчаливые, в черных фраках официанты, похожие на марионеток. Радлова окружали улыбающиеся маски в блестящих мундирах. Все здесь было призрачным, точно порожденным фантазией горячечного больного.

Вдруг кто-то прошептал:

— Сейчас выйдет фюрер.

Фюрер! У Радлова замерло сердце. Сейчас он будет здесь… Простой, скромный, но полный сил, несокрушимый, мужественный, каким Радлов часто видел его на экране. Из руки фюрера получит он, Радлов, награду, из этой твердой, волевой руки, которая одна способна вывести Германию из хаоса к прекрасному будущему. И Радлов посмотрит ему в глаза, в глаза фюрера — лучистые, светлые и конечно голубые, — и поклянется ему, что умрет, но ни одного метра своей земли не отдаст врагу. Как радостно умереть, имея перед глазами образ фюрера! При этой мысли Радлов даже вздрогнул от благоговения.

И вот через какую-то боковую дверь шаркая вошел фюрер.

Да он ли это? Не привидение ли, не призрак? Нет, это он, сходство с портретами еще сохранилось.

Дверь захлопнулась, и фюрер оказался в зале — величайший полководец всех времен, глава государства, идеал Радлова. Усталый, измотанный, очень постаревший, он производил впечатление живого трупа. Лицо, выдающее неуравновешенность характера, хрящеватый нос, угрюмые, слезящиеся, тусклые глаза. Медленно, едва переступая, подошел он к юноше, впившись в него взглядом. Тело фюреру не повиновалось. Он волочил одну ногу, голова тряслась. Человек ли это? Нет, это не человек, а развалина, уже выброшенная за борт истории, но все еще злобная, пытающаяся кусаться, — опасная, загнанная крыса.

«Боже мой, боже мой…» — промелькнуло в голове Радлова. От ужаса мурашки забегали у него по спине, крепко сжатые губы побелели. Сон это или явь? Этого не может, не должно быть! Неужели перед ним Адольф Гитлер, которого он боготворил, — единственный, кто мог спасти Германию?!

И вот фюрер стоит перед ним. Глаза моргают, он приветствует Радлова. Но уже не величественно и театрально, как прежде, когда он вызывал трепет восторга. Жест фюрера скорее был жестом автомата, правая рука тряслась. Радлов видел, как левой он ее придерживает. Вот он протянул руку к шкатулке с орденами, звякнуло железо, трясущаяся рука теребит его мундир, не будучи в силах справиться с простой задачей. Один из адъютантов вынужден был прийти на помощь Гитлеру. Вдруг Радлов почувствовал руку фюрера на своей щеке, она ласково потрепала его, но ему показалось, что она безжизненна и холодна, как тело мертвой лягушки.

А затем это жалкое подобие человека проковыляло дальше. Сгорбленный, посеревший, словно заводная кукла без суставов, он исчез за окаменевшими генералами.

Все! Ушел!

Во что же верил Радлов? Кого вознес до небес? «Гитлер — это Германия, — думал Радлов, — и мы не можем представить себе Германию без Гитлера». И вот это божество сброшено с пьедестала, низвергнуто с недосягаемых высот. А что же осталось взамен, теперь, когда он понял гее? Растерянность, ужас, отчаяние. Он ощутил невероятную горечь.