Укол рапиры - [11]

В этом вольере и стоял теперь Давыдов и смотрел на танцующих. Что ж, ему, пожалуй, нравились нынешние танцы — что-то в них есть атлетическое, спортивное, независимое. Язык танца, как и язык музыки, всегда ведь заменял слова — вот и сейчас он кричит всеми своими не вполне изящными и пристойными жестами и телодвижениями; кричит, орет, стремится доказать то, что танцующим кажется в эти минуты самым главным: их раскованность, освобожденность… Какую? От чего? Конечно, не духовную — ее можно обрести везде, даже в запертом помещении, в тюрьме — нет, здесь временно обретается право на освобожденность обыденную: от быта, от правил, от обязанностей. И это хорошо и плохо… Так размышлял Давыдов.

И тут-то его толкнули — тот, в голубом «балахоне». Толкнул и подошел к девушке в желтом платье.

— Станцуем?

— Нет, — сказала она.

— Пошли, чего там! — парень в «балахоне» потянул ее за собой.

Но рядом вырос еще один, тоже с челкой, тоже в прильнувшем к ногам вельвете.

— Она со мной. Нет, Ленка? — сказал он. — А ты давай мотай, балахон!

— Чего? — «Балахон» шагнул к говорившему. — Я первый…

— Тут тебе не очередь за воблой! — противник сделал движение к «балахону».

— Костик, не надо, — сказала Лена. — Чего ты?

— А он чего? — сказал Костик. — Подходит, тянет. Как у себя в колхозе.

— Я же пригласил, кажется, — сказал «балахон». — Как человека. В чем дело?

— В шляпе, — сказал Костик. — А шляпа в магазине. Пошли, Лена!

Но парень в «балахоне» оттеснил Костика плечом. Костик толкнул его. Парень ответил. Костик тоже.

— Перестань! — крикнула Лена. — Что вы… как… не знаю.

— Действительно, молодые люди, — сказал Давыдов. — Зачем из танцплощадки ринг устраивать? Дали бы девушке решить. Как бы хорошо…

— Иди отсюда, отец, — сказал «балахон». — Внуков своих воспитывай… В духе… А мы станцуем, верно? — Он опять схватил Лену за руку.

И тогда Костик ударил его прямым в плечо. Тот чуть не упал, отлетел в круг танцующих, врезался в кого-то, поднялся крик… «Балахон», обретя равновесие, кинулся на Костика. К ним уже спешили трое с красными повязками — дружинники. Давыдов ожидал, что начнется длинное и нудное выяснение, но их ни о чем не спросили, а, деловито подталкивая, повели к выходу. Те не спорили и не сопротивлялись — похоже было, это такой же привычный и чуть надоевший ритуал, как сами танцы. Никто даже не обратил внимания.

Лена немного подумала и пошла следом. Давыдов тоже. Ему уже расхотелось глядеть на танцы: какая там освобожденность, раскованность? Так, распущенность одна… Ни музыка, ни этот вечер, ни звезды — ничто, казалось, не смягчает их, этих молодых людей, не делает уступчивей, лучше… Обидно…

Давыдов шел за ними и с опаской думал, что вот, отойдут подальше и начнется отвратительная драка. Он даже внутренне распрямился, расправил плечи, поиграл мускулами и кистями рук, как перед тем, когда садился за рояль. Во всяком случае, он их остановит, не даст им… есть еще порох в пороховницах… Но напрасно приводил он себя в состояние готовности: разнимать никого не пришлось. Отойдя немного, недавние враги взглянули друг на друга, и «голубой балахон» примирительно произнес:

— Ну и чего доказал?

— А ты? — спросил Костик.

— Сплясали? — весело спросила Лена. — Наприглашались? По всем правилам?

…— А знаете, — вдруг сказал Давыдов, — по каким правилам приглашал на танец некто Карл-Мария фон Вебер?

Молодые люди озадачено притихли, будто с ними на непонятном языке заговорили, к тому же давно исчезнувшем. Тот, что в балахоне, с подозрением взглянул на Давыдова: опять пристает, чего ему больше всех надо?

— Кто еще приглашал? — спросил он нелюбезно.

— Немец, что ли? — предположил Костик.

— Конечно, — сказала Лена. — Если «фон». А кто же?

— Немец, — подтвердил Давыдов. — Хотите послушать? У вас время есть?

— Времени у нас навалом, — сказал «голубой балахон». — Девать некуда… А почему мужик, а Марией зовут? Все не как у людей.

— В честь матери, наверно, — сказала Лена. — Что особенного?

— Выходит, у нас «отчество», а у них «матчество», — сказал Костик.

Все засмеялись, и Давыдову уже не под действием момента — кратковременного чувства острого одиночества, которое зачастую укалывает среди густой толпы, но просто так захотелось поговорить с этими молодыми, с этими лишенными, вернее, лишившими себя определенного круга эмоций…

— Пойдемте, если хотите, к причалу, — сказал Давыдов, — я расскажу немного про Вебера.

— А кто он? Писатель?

— Писатель тоже. Написал целый роман — свою биографию: «Жизнь музыканта». Правда, не окончил. Он вообще жил недолго, всего сорок лет…

— Ничего себе «недолго», — сказал Костик.

— Но прославился он как композитор, — снова сказал Давыдов. — Вы наверняка по радио слышали его музыку, ее часто исполняют. Особенно из оперы «Волшебный стрелок». А также «Приглашение к танцу». Приглашение на вальс. Это был первый на свете концертный вальс. С огромным разнообразием вальсовых па, вальсовых фигур.

— А мы только кружиться умеем, — сказала Лена.

— Да, сейчас в основном кружатся, а на заре вальса куда больше фигур было. Вот музыка Вебера и отразила все это… У него тогда невеста была, Каролина, с ней он и поспешил поделиться своей новинкой. Еще не закончил всю пьесу, а уже сыграл Каролине вступление, интродукцию. Играл и объяснял девушке, что хочет выразить, — по тактам, по мотивам, по фразам. Фразы ведь бывают не только, когда мы говорим или пишем… Он сидел за фортепьяно, играл и говорил примерно так: «Слышите, Каролина, начало мелодии? — Давыдов пропел ее вполголоса, покосился на «голубой балахон». Но тот ничего — не покривился, не засмеялся. — …Это кавалер подходит к даме, — продолжал Давыдов. — На танцплощадке… Или в танцевальном зале… На дискотеке… Он кланяется, приглашает на танец… А вот и ответная фраза, уже в женском, в сопрановом регистре, то есть тоне. Это слова дамы, слова нерешительные, уклончивые: она стесняется немного. Кавалер повторяет свое приглашение уже более настойчиво. Не грубо, как… иногда бывает. Он не тянет даму за руку, не кричит на нее, не дымит в лицо сигаретой… У них завязывается разговор. Кавалер говорит горячо, немного возбужденно. Дама отвечает скромно, но одобрительно. Она дает согласие на танец. Они становятся и ждут начала вальса… Дальше я еще не написал, Каролина, но скоро напишу…» Так или почти так говорил Карл-Мария Вебер своей невесте Каролине около двухсот лет назад… И что еще интересно…