Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939 - [276]

Посмотрите на его реплику: «Если Британской империи суждено стать достоянием истории, то пусть это случится не в результате медленного разложения и гниения — мы готовы погибнуть лишь в сражении за свободу, истину и справедливость»[2328]. На календаре 20 апреля 1939 года. Война еще не началась. Черчилль еще не занимает никакого поста. А в его словах уже слышится клич победить или погибнуть, который станет стержнем его военной политики. Он уже выступает от имени народа. В его заявлениях присутствует воодушевляющая интонация, которая расходится на афоризмы: «Пугаться надо тогда, когда зло еще можно отвратить; когда же исправить зло полностью уже нельзя, надо встретить его мужественно. Когда опасность далека, мы можем рассуждать о своей слабости, когда она близка, мы не должны забывать о своей силе»[2329].

Помимо стилистических особенностей, названные сборники могут многое рассказать о мировоззрении автора. Начнем с оценки эпохи. Черчилль называет 1930-е годы «самым великим временем»[2330]. Почему? Потому что это время великих перемен. Это время, когда проверяются на прочность существующие политические институты. Это время, когда «очевидна слабость демократии»[2331]. Перечисляя вызовы эпохи, британский политик отмечает недостатки коллегиальной формы правления. «Сами посудите: если в зале для заседаний за одним столом теснятся двадцать два джентльмена и каждый из них проводит политику своей партии и голосует в своих интересах, разве может такой государственный аппарат эффективно работать неделя занеделей, быстро справляясь свозникающими проблемами?»[2332]. Признает Черчилль и слабости всеобщего избирательного права, когда стремление получить голоса приводит на политический Олимп людей, не склонных к отстаиванию своих убеждений. «Стоит ли народу посылать в палату общин своих представителей, если те станут лишь поддакивать всем подряд и стараться ублажать организаторов парламентских фракций, приветствуя громкими одобрительными возгласами любые банальности, произносимые членами правительства, и игнорируя любую критику в свой адрес?»[2333].

Какой ответ на суровые вызовы эпохи парламентским и демократическим институтам может дать Европа? По мнению Черчилля — никакой. Если демократия и выживет, то «не благодаря подобострастному и тупому слушанию делегатов, направляемых электоратом в парламент, а благодаря их инициативности, честности и способности независимо и смело мыслить, открыто выражать свое мнение»[2334], а пока Европа предала парламентские институты и отдала себя во власть диктаторов[2335]. Но может быть, это и есть выход? — спрашивает Черчилль. Может быть, пришло время поэкспериментировать с другой системой правления?[2336]

Нет, заявляет британский политик, призывая своих читателей и слушателей не поддаваться иллюзии преимуществ диктатуры[2337]. Он предлагает посмотреть, что произошло в Германии и в других европейских странах. Он клеймит руководство Третьего рейха, как «шайку головорезов»[2338] и «кучку безжалостных злодеев», которая «не уважает закон и не несет никакой ответственности ни перед парламентом, ни перед народом»[2339]; которая «попирает основы христианской морали, черпает вдохновение в варварском язычестве, пропагандирует агрессию и жестокость, манипулирует людьми с помощью репрессий, получает извращенное удовольствие от бессмысленного кровавого насилия»[2340].

Обличая поведение государственных мужей в европейских странах, Черчилль объявляет себя противником нацизма с его «жестокостью и нетерпимостью, всеразрушающей ненавистью и постоянным стремление к бряцанию оружием»[2341]. Он утверждает, что двумя столпами нацистского режима являются «жадность и расовое господство». «В своей деловитой жестокости и свирепой агрессии» нацистский режим «превзошел все виды человеческой НИЗОСТИ»[2342]. Нацизм «свершает преступления, имени которому нет»[2343].

Но дело не только в нацизме или фашизме. Черчилль позиционировал себя как последовательного борца против «тирании, какую бы форму она ни принимала»[2344]. Он так же резко выступал против диктатуры и тоталитарного государства: когда «все думают одинаково, никто не выступает с критикой, а обращение внимания на очевидную ошибку или просчет клеймится, как ересь или преступление»; когда «уважаемые пасторы, справедливые судьи, всемирно известные ученые и философы, способные государственные деятели и независимо мыслящие граждане подвергаются нападкам, издевательствам, угрозам и зверствам со стороны вооруженных хулиганов, противостоять которым смертельное преступление». В своих статьях и речах Черчилль изобличал режим, «еще неизвестный вчера», но создавший сегодня такие условия, что все несогласные с ним заключаются в концентрационные лагеря[2345]. И хотя в новых условиях еще сохраняется процедура голосования, в действительности она принимает уродливые формы, при которых избирателей загоняют на участки, как «стадо баранов», а само действие похоже на «фантастическую пародию». Тоталитаризм проникает во все сферы человеческой жизни, падая «тенью всемогущего государства между родителем и ребенком, мужем и женой», друзьями и коллегами, между священником и прихожанином, даже между верующим и Богом