Уильям Юарт Гладстон. Его жизнь и политическая деятельность - [33]

А однажды, например, один бирмингемский столяр обратился к Гладстону с письменной просьбой, чтобы тот дал ему кусок срубленного им самим дерева по случаю женитьбы его сына, которому он из этого дерева сделает какую-то вещь. При этом прибавляется, что он, столяр, всю свою жизнь был истинным либералом, и так далее.

Но не в одном политическом чутье и не в одной искренности сила Гладстона. В своем уменье работать он не находит себе равного. Еще на школьной скамье, редактируя Eton Miscelany, он удивлял всех товарищей своими рабочими способностями. Все его бюджеты всегда были предметом удивления для палаты не только по их финансовым достоинствам, но и по быстроте, с которой они изготовлялись в совершенно законченном виде. Все его литературные работы выполняются необыкновенно быстро. В парламенте до глубокой старости он пересиживает молодых. Самое обыкновенное его занятие в палате во время дебатов – писание писем; только в очень важных случаях он отдает все свое внимание тому, что говорится; большей же частью держит на коленях книгу и на ней пишет письма, часто очень длинные. Но напрасно подумал бы какой-нибудь молодой оратор, что Гладстон его не слышит: стоит неправильно процитировать слова премьера или исказить его мнение, как он уже отрицательно качает головой и вопросительно через очки смотрит на оратора. Его парламентские речи обыкновенно разработаны до мельчайших подробностей, что в соединении с его всегдашней искренностью и принципиальностью делает их такими убедительными, как ничьи из речей известных английских ораторов. Правда, они большей частью страдают многословием, что делает их в печати неудобочитаемыми, но на трибуне, по общему отзыву, нет более влиятельного оратора.

Гладстон вовсе не богат; замок Говарден со своими землями – родовое имение и принадлежит его детям, хотя он может жить в нем пожизненно. Так что старику Гладстону приходится жить на свою пенсию. Даже гонорар за его журнальные статьи составляет для него серьезный расчет, так как, конечно, журналы платят ему не в пример прочим сотрудникам. Несколько лет тому назад он объявил, что средства не позволяют ему вести всю его огромную корреспонденцию в закрытых письмах, и потому он просит своих корреспондентов извинить его раз и навсегда за почтовые карты. С тех пор “гладстоновские почтовые карты” превратились в стереотипное выражение, так много их он рассылает по всей стране. Кто бы ни написал к нему, он всем отвечает. Бывали случаи, что к нему писали школьники, например, один указал ему ошибку в его тексте Гомера, – Гладстон сейчас же отвечает признанием ошибки, и так далее.

Популярность Гладстона часто доходит до смешного: иногда, особенно летом, в Говарденский парк приезжают буквально одна за другой компании гуляющих по сто – двести человек, которые все хотят видеть маститого вождя и услышать от него спич хоть в несколько слов. Так что часто приходится на ближайших станциях железной дороги вывешивать объявления, что после такого-то числа экскурсии в парк не допускаются, чтобы дать возможность самому владельцу гулять, рубить деревья и дышать свежим воздухом без опасности быть застигнутым сотнями любопытных поклонников. А то было раз, что экскурсанты, в силу чисто английской любви к сувенирам, начали отламывать кусочек по кусочку камешки от стен замка... Пришлось поставить караульного, который показывал бы им парк и замок.

Бывают у Гладстона и прихоти. Так, например, рассказывают, что у него есть страсть покупать себе шляпы самых разнообразных сортов и фасонов, доходящая до того, что миссис Гладстон приходится потом рассылать их обратно по лавкам. Или у него иногда является страсть составлять разные коллекции – китайского фарфора или старых бриллиантов и слоновой кости. Одна такая коллекция подарена им Кенсингтонскому музею в Лондоне. В этих случаях, как и в заботе о своем здоровье, он считается невменяемым, и миссис Гладстон исполняет роль его самой усердной и аккуратной няньки. Нередко она увозит его из парламента, чтобы заставить отдохнуть, а то он сам может и совершенно не вспомнить об этом.

Что касается некоторых личных свойств характера, то о них говорить еще преждевременно, потому что его друзья и знакомые пока не рискуют писать о них. И если нам что-нибудь известно в этом отношении, то большей частью из дневников двух или трех его уже ушедших из жизни друзей.

Остается в заключение сказать об одной очень важной черте характера Гладстона, которую многие считают в нем самой выдающейся и даже руководящей, – это его религиозность. На этом, например, построена недавно появившаяся прекрасная, можно сказать во многих отношениях лучшая, биография его, написанная его личным знакомым Росселем. Несомненно, что Гладстон очень религиозный – и искренно религиозный – человек и что он принадлежит к известному классу английских крупных политических деятелей из духовного звания, кардиналов и епископов. Несомненно, что в его глазах все, что он ни делает, так или иначе должно иметь и имеет религиозно-нравственное освещение; что его всегда безотчетно тянет к дебатам и вопросам религиозного характера; что даже знаменитый немецкий теолог Долингер, у которого он жил с неделю, считал его лучшим теологом в Англии; наконец, что он даже был готов уже вступить в духовное звание по окончании университета, или, лучше сказать, Оксфордской духовной академии, и попал на министерскую скамью парламента вместо архиепископского кресла в Кентербери только благодаря желанию своего отца. Все это так. Но тут есть и другая сторона.