Уилки Коллинз - [55]

Он согласился на десять чтений, и первое из них было намечено в Олбани. Там он прочитал расширенную версию «Женщины из сна», историю о жене-убийце. Он попросил аудиторию вообразить себя группой друзей, сидящих в гостиной у старого приятеля, — именно такое настроение пытался создать на своих чтениях Диккенс. Коллинз напомнил собравшимся, что он не актер. Иначе говоря, не собирается имитировать красочную манеру Диккенса. Одному из английских друзей он потом рассказывал: «Мой способ чтения удивил их… потому что я не выхватывал нож для разрезания бумаги и не вонзал его в пол, не ударял по столу». Всё это детали диккенсовских выступлений на публичных чтениях. Коллинз был более сдержанным и застенчивым человеком. И все же его ждал успех. Первое чтение «так захватило аудиторию, что никто даже не пошевелился». Он обладал даром рассказчика, даже если и не был яркой персоной.

Он читал «Женщину из сна» и в Филадельфии в середине октября, но один газетный репортер заметил: «Было не слишком приятно слушать знаменитого англичанина, в присутствии нескольких сотен невинных девушек описывавшего, как испорченная, падшая женщина таинственным образом убила своего мужа, захватила в свои сети двух других мужчин, а затем заколола до смерти в пьяном безумии». Сенсационность Коллинза порой казалась чувствительным натурам слишком сильной.

Он провел два или три чтения в Бостоне в конце месяца, и мюзик-холл был «заполнен вплоть до последнего места». Boston Evening Transcript сообщала: «Он показал со всей очевидностью великую силу мимики и хорошее владение голосом». Одна дама из бостонского высшего света была не так впечатлена. Энни Филдз жаловалась, что «он говорил быстро и приятным голосом, но совсем не вдохновлял… Человек, которого чествовали и восхваляли в лондонском обществе, склонный к перееданию и выпивке, был явно болен, страдал подагрой, короче говоря, вовсе не был образчиком чудесного человеческого существа».

В начале ноября он вернулся в Нью-Йорк, чтобы участвовать в постановке «Новой Магдалины» на Бродвее. Спектакль пользовался почти таким же успехом, как лондонская постановка, публика в конце четвертого акта кричала: «Коллинз, Коллинз!» — он трижды выходил на поклоны перед занавесом. Однако нью-йоркские критики были значительнее, чем их лондонские коллеги, шокированы самой историей об исправившейся проститутке. Обозреватель Daily Graphic писал: «Пьеса столь порочная, столь бесстыдно пропагандирующая такие идеи, никогда еще не ставилась на нью-йоркской сцене». Тем не менееспектакль оставался фаворитом публики и после трех недель в городе отправился в расширенное турне по стране.

Вечером на следующий день после премьеры Коллинз читал «Женщину из сна», сидя за столом на сцене Зала собраний. Согласно New York Times, публика «замерла в молчании, затаив дыхание, слушая чтеца», а «большое число молодых дам смотрели на чтеца тем застывшим взглядом, которым только дамы умеют вцепляться в джентльмена, обладающего литературной известностью». Его слава повсюду опережала его. Когда он шел по улицам Нью-Йорка, по дороге на очередной публичный завтрак его остановил молодой человек, узнавший Коллинза по фотографиям. Молодой человек попросил автограф и немедленно извлек из карманов лист бумаги, ручку и чернильницу. «Как я смогу написать?» — спросил его Коллинз. «Вы можете положить лист мне на спину». Молодой человек развернулся и наклонился, словно они играли в «лягушку». Коллинз был поражен.

Несмотря на слабое здоровье, Коллинз перенес длинные переезды из города в город на поездах. Он даже смог выдержать пятнадцать часов в пути от Монреаля до Торонто, хотя в этом ему помогли сухое шампанское и холодная индейка. В Торонто он испытывал приступы ревматизма и от перспективы посещения Ниагарского водопада был не в восторге. «Что такого особенного делает водопад? Помимо того что я вообще не люблю водопады, они ужасно шумят». Однако в итоге впечатление оказалось ярким.

В начале 1874 года он вернулся из Канады в Соединенные Штаты с намерением отправиться на запад. Изначально он надеялся посетить Солт-Лейк-Сити, центр проживания мормонов, но в итоге добрался не дальше Чикаго. Непрестанные железнодорожные поездки начали сказываться на его здоровье, и он обнаружил, что не может как следует отдохнуть в спальном вагоне. Он без сожалений покинул Чикаго, где его «переутомили скучные однообразные большие кварталы домов из железа и кирпича». Он решил вернуться в Бостон и следующие два месяца читал в различных городах Новой Англии. Сухой воздух этого региона приносил ему ощутимое облегчение. У него ни разу не было болевых приступов, и он почти забыл о подагре. «В вашей стране, — сказал он одному американскому знакомому, — я чувствую себя двадцатипяти летним. В моей я (нередко) ощущаю себя на девяносто пять».

В Бостоне в честь Коллинза устроили прием, на который пришли великие американские писатели Лонгфелло и Твен, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Марк Твен произнес речь, а Оливер Уэйд ел Холмс прочел поэтическую хвалу гостю. Затем каждому джентльмену поднесли конфетную коробку, обтянутую турецким сафьяном, внутри находились фотография и автограф английского автора. Первоначально Коллинз планировал остаться в Америке до конца марта, но новости из Англии потребовали скорейшего отъезда. Домовладелец Марты Радд решил продать строение на Мэрилебоун-роуд, что вынуждало Марту с дочерьми съехать, если, конечно, «мистер Доусон» не пожелает выкупить участок. Коллинз этого делать не собирался, и, хотя у Марты было право на уведомление за три месяца до выселения, теперь Коллинз должен был поскорее подыскать семье новое жилье.