Уходят не простившись - [23]

Работал он, впрочем, внизу, поленился тащить наверх тяжеленную, с большой кареткой неуклюжую Тамарину машинку.

Здесь, на даче, Тамара ощущалась живой, здесь все было с ней связано так или иначе. Взять хоть новенькую газовую печку. Иногда он включал её под утро, когда из окон тянуло сыростью, и сырость отступала, от печки разливалось живое тепло, и он с благодарностью вспоминал жену. Ушла, не простившись, но позаботилась напоследок о нем. Посмеивалась раньше иногда: "Ты как кот, любишь, чтобы тепло было". Вот и позаботилась...

В саду цвели её цветы и её трава - Тамара беспощадно истребила грядки во имя английского газона. Одни цветы отцвели, но распустились другие и в свой черед уступили место новым. Это вселяло в душу странное умиротворение: смерти как бы и нет, что-то уходит, но не насовсем, все возвращается... Он не ждал, конечно, возвращения умершей и похороненной жены, но было чувство, будто им предстоит ещё где-то и когда-то свидеться, мысли о жизни после смерти постоянно посещали его и он готовился держать ответ перед Тамарой, но совесть его не грызла, это все произошло случайно, она и сама виновата и непременно должна это признать. К чему было скандалить, кричать, оскорблять и унижать его? Он же предлагал решить все проблемы миром, как водится между интеллигентными людьми...

На самом деле, он не очень хорошо помнил, что было и чего не было, дачные дни с долгими светлыми утрами, со сном где-то после полудня (никогда он прежде не ложился среди дня, считая это делом бессмысленным, все равно не уснешь - а теперь вот засыпал благополучно, да и по ночам спал), с предзакатным чаем на веранде - сама эта жизнь располагала к забвенью, к чтению - вернее, к перечитыванию давно знакомого, к размышлению о прочитанном, даже к работе - он на час-другой каждый день садился за машинку - но уж никак ни к терзаниям, сомнениям, к мучительному выбору. Поэтому, наверно, Тамара так и полюбила эту дачу...

Как она уцепилась тогда за эту возможность! Другой, считала, не будет, тех денег, что остались от приличных гонораров, полученных Юрием Анатольевичем за год до того в Германии (просто повезло, нашелся щедрый понимающий издатель) хватило как раз на эту хибару. Ремонтировали уже на текущие поступления - Тамара набрала работы сверх головы и начала проявлять повышенное внимание к его доходам и расходам, чего прежде себе не позволяла... Потом этот суд. Родственники, вернее, родственницы наследницы - три немолодые, интеллигентные с виду дамы, обремененные кучей детей разного возраста - не разберешь, дети это на самом деле или уже внуки сдались не сразу, подавали какие-то встречные иски и протесты. Юрий Анатольевич не вникал, Тамара и сама справилась.

- А, черт с ними, - сказала она, воротившись с очередного судебного заседания и капая в рюмку валокордин, - Больше судиться не стану. Поставлю перегородку, забор глухой между участками, АГВ - это печка такая - куплю... И все это исполнила - она человек слова. А напугавшие его черные деревья в саду оказались обыкновенными яблонями, только очень старыми, и по весне цвели, даже яблок обещали немного, они розовели в густой листве. Для себя старалась Тамара, это он сейчас понял. Готовилась к одинокой жизни: любимые книги перевезла и старый, к её собственной молодости относящийся альбом с фотографиями. И словари, конечно, - целая полка в шкафу. Юрий Анатольевич читал презираемую им прежде "Сагу о Форсайтах" в грязно-белом, захватанном переплете, находил в ней известные достоинства - не так уж и скучно, вроде телесериала. И все спрашивал себя, ну что Тамара так цеплялась за него, за их давно, задолго до появления Миры порушенную совместную жизнь? Усталые немолодые мужчины сплошь и рядом оставляют своих немолодых усталых женщин ради молодых и веселых, таков порядок вещей, вот и Голсуорси это знал. Смирила бы гордыню - сколько твоих же подруг живут сами по себе. Наш развод не стал бы сенсацией - куда там! Все приятели поразводились, дети у кого взрослые, а у кого и маленькие еще. И далеко не у каждой бывшей жены такая вот уютная, с садом дачка в престижном месте и недалеко от Москвы. А московскую квартиру разменяли бы - им с Мирой и однокомнатной бы хватило, как девочка его обрадовалась, когда он поделился с ней задушевным желанием: разъехаться с женой...

Странно было вести эти сильно опоздавшие диалоги и предаваться воспоминаниям среди знакомых, но не ему принадлежавших вещей. Дачная жизнь засасывала, как болото, размывала границы времени, недавние события отодвигались в смутное, почти неразличимое прошлое, в настоящем оставались только ясные, прохладные утренние часы, когда солнечные лучи косыми, толстыми, почти осязаемыми столбами проталкиваются сквозь листву к траве и цветам... В первое лето здесь росла только крапива и бурьян, кладбищенские травы, Тамара вела с ними войну на истребление. И её холеные руки носили следы черной работы, как она их ни парила в теплой воде и не мазала всякими снадобьями.

Старенький черно-белый, доставшийся от прежних хозяев телевизор едва дышал, изображение то и дело становилось зыбким: дрожало, размазывалось, а то и вовсе пропадало. Юрий Анатольевич смотрел только новости, отсюда политические скандалы, военные ужасы и даже взрывы в находящейся совсем рядом Москве казались нестрашными и значили не больше, чем землетрясения в Японии. Соседей ни справа, ни слева он не видел: Тамара, слава Богу, окружила участок глухим забором, и там, за этим забором ходили, пели, разговаривали, ссорились невидимые, незнакомые люди. Однажды со стороны улицы, в том углу, где были в аккуратный штабель сложены оставшиеся после ремонта доски, куски шифера и жести, обрезки труб и прочие стройматериалы, над забором возникла нестриженая голова, потом в сад осторожно, чтобы не развалить кучу, проник мальчик лет десяти и направился к веранде, где сидел с "Сагой" и кошкой на коленях Юрий Анатольевич.