Уход на второй круг - [88]

Она рядом — спокойная и расслабленная. А узнает — возненавидит? Что ей тогда сказали про врача? Что-то же ей сказали, это же было общее семейное мнение, что он убил… он виноват. И на самом деле она ненавидит его. Из всех чувств — только это. Ему самому впору себя возненавидеть — он не спас. Это ее он не спас тогда. Не того парня, а ее.

Глеб сглотнул и выкрутил руль, чтобы съехать на обочину. Резко, так, что подбросило. А потом снова обернулся к ней. И обхватил руками ее плечи, притягивая к себе и тяжело дыша.

— Ты что? — Ксения удивленно подалась к нему, коснулась его щеки пальцами, потом губами. — Все нормально?

— Ты мне нужна, — выдавил из себя Глеб.

— Тебе Денис что-то сказал? — спросила она, нахмурившись.

— Нет, — он уткнулся лбом в ее лоб, зарывшись пальцами в волосы на ее затылке, и закрыл глаза, — ничего. Все хорошо. Просто я… я сегодня почему-то подумал, что не будь тебя, ничего бы у меня не было. Совсем ничего, Ксёныч.

— Ты шантажист.

— Еще какой.

— Тогда и я буду, — она снова улыбалась, когда коснулась его губ легким поцелуем.

Будь. Только будь. Неважно как. Неважно почему. Будь.

Этого он ей не ответил словами. Он ответил ей поцелуем. Прижимая к себе, чтобы она чувствовала его колотящееся сердце. Сминая ее мягкие губы своими. Ощущая ее дыхание. Она отвечала — расслабленно, томно. И только пальцы, подрагивая на коже, выдавали нетерпение, нараставшее внутри.

Глеб медленно отстранился — не без видимого усилия, потому что отпускать было трудно. Всегда — трудно. Поправил ее волосы. Коснулся пальцами щеки, погладил, очертил скулу. Не отрывая взгляда от ее глаз. Слишком сильно хотел. Слишком много всего испытывал разом. Выпрямился в кресле, расправил плечи. И, взявшись за руль, выехал обратно на дорогу. Рванул домой. Скорее домой. Чтобы только фонари на улицах были свидетелями того, как он сходит с ума. Только фонари и она. Его ладонь в полумраке салона снова нашла ее руку и крепко сжала, лаская пальцем запястье. Поглаживая, дразня. И, когда они въезжали во двор, ему стоило только повернуть голову, чтобы она почувствовала, как ее затапливает тепло. Его желание. Его нетерпение.

И сама Ксения больше не ждала. Отстегнула ремень, вышла из машины одновременно с ним, быстро процокала каблуками по асфальту к Глебу и дразнила одним присутствием рядом — взглядом, дыханием, запахом. Поправила прядь волос, постоянно выбивающуюся из-за уха, и проговорила негромко:

— Я соскучилась.

Глеб молча кивнул. Глаза горящие — его и ее — сейчас были понятнее слов. Подхватил на руки и понес на крыльцо, наверх по ступенькам. В открытый подъезд — его оставляли летом для гуляющих кошек. И для влюбленных, наверное. Его квартира ближе, а значит — туда. Опустил на пол, чтобы открыть дверь. И не выдержал — пока искал ключ в кармане, отвлекся во тьме на ее дыхание. Прижал к подъездной стене и снова стал целовать, как с самого начала в машине. Только руки теперь оказались у нее под блузкой, касаясь мягкого, гладкого, теплого живота. Все равно темно. Все равно опять не горит лампочка. Все равно никому не видно.

Но Ксении важно было видеть. Знать — что Глеб, что не кажется, не снится, что действительно чувствует. Его руки и губы, которым отдавалась легко и без остатка. Если бы только видеть его лицо, его глаза. Блуждала пальцами, как скульптор, лепила его образ в голове. Теперь хорошо знала каждую его черту: высокий лоб, широкие брови, глубоко посаженные глаза — яркие, синие, часто, почти постоянно, следящие за ней, словно боящиеся отпустить, щетина, скрывающая большую часть щеки, и губы… Едва коснувшись ее кожи, они разливали тепло по всему телу, давно забытую расслабленность, беззастенчивую негу, какой никогда не испытывала раньше.

Она отвечала на поцелуй и норовила разорвать объятие. Устремляясь в квартиру, чтобы без полумер, чтобы, наконец, целиком, до конца. Глеб, ощущая исходившее от всего ее существа нетерпение, все-таки раскрыл замок. Но ей шагнуть самой не дал. Подхватил на руки, нашел губы. Его — вздрогнули, будто он что-то хотел сказать. Но вместо этого снова влажно и жарко набросился на ее рот.

Переступил порог, ногой захлопнул дверь. И быстрым шагом понес ее в комнату, в постель. Где не было места полумерам. Он не отдаст ее ночи. Как в том проклятом сне — ночи ее он не отдаст. Потянулся к выключателю, щелкнул. Свет бра мягко лег на ее лицо, обнажая россыпь самых драгоценных на свете веснушек. Глеб протянул руку и скользнул пальцами по ее щеке. Будто бы ждал, что золото на коже можно стереть. Не стиралось. Оно настоящее. Она — настоящая.

Улыбка ее была тоже настоящей, когда она прошептала: «Щекотно».

Мотнула головой, не отрывая взгляда от его глаз. Только руки жили собственной жизнью. Стягивали с него футболку, отбрасывая в сторону, блуждали по спине, проскальзывали за пояс джинсов и снова взбегали вверх, теперь по груди с тем, чтобы обвить его шею и притянуть к себе, почувствовать тяжесть тела и собственное сердце, громко колотящееся в самом горле.

Глеб прижался губами к ключице — туда, где виден был пульс. Потому что хотел его чувствовать. В тишине этой ночи, которой он клялся ее не отдавать. Поднял голову — глаза в глаза. Замирание на одно мгновение, чтобы снова пуститься в путь по ее телу. Пуговицы тонкой летней блузки. Кружево белья. Солнечные отметины, доводившие его до исступления. Он быстро спускался губами вниз, по груди, прикусывая соски сквозь ткань бюстгальтера, к животу, на котором оставлял языком дорожки и замысловатые круги. И вслушивался в звуки, которые от нее исходили от одних его прикосновений.