Уход на второй круг - [69]

— Полиция-а-а-а!

— Дура! — гаркнул Парамонов. Сделал еще насколько шагов, огибая автомобиль, и вдруг опустил ее на землю. Перед ней открылась дверца спорткара: — Сама сядешь или запихивать?

Ксения вздохнула.

— Я устала. Я хочу домой. Я правда не понимаю… зачем ты здесь?

— Если сегодня я буду без тебя, я напьюсь. Поедем, я отвезу тебя… к себе, хорошо?

— Хорошо! — буркнула Ксения и сердито сунулась в его машину, исчезнув в салоне. Оттуда же на свет божий донеслось: — Делай, как знаешь!

Еще некоторое время понадобилось для того, чтобы отправить ее чемодан в багажник. Когда Глеб усаживался рядом, чувствовал себя разбитым и размазанным по асфальту. Пальцы вцепились в руль. За судорожным вдохом последовал протяжный выдох. После чего он коротко бросил:

— Спасибо.

— Пожалуйста, — бесцветно отозвалась Ксения и отвернулась.

Это ему оставалось только проглотить. Самое малое, что он мог. После всего случившегося по его вине — только проглатывать. В конце концов, главное помнилось. Тогда — она звонила. Звонила, чтобы он ее послал.

Глеб вырулил с парковки у аэропорта, испытывая облегчение сродни тому, что случилось с ним после самой первой в жизни самостоятельно проведенной операции. Ей предшествовали годы ассистирования, когда казалось, что он знает и умеет все. А потом вдруг выяснилось, что нихрена он не знает и не умеет. Когда он в ответе за то, что происходит на операционном столе.

Сейчас было похоже. Он был в ответе за свои поступки. В конце концов, она в его машину села. Тогда — позвонила. А сейчас — села. Это в некотором роде обнадеживало.

От Жулян до Стретовки было часа полтора езды. Они доехали за час. В молчании.

Когда выбрались за город, и до Ксении должно было дойти, что совсем не домой они едут, ожидаемого вопроса не последовало. Ожидаемого ли? «Делай, как знаешь». Ксёныч держала слово.

Они мчались вперед в сгущавшихся сумерках, когда дорога освещалась фарами дальнего вида, и глаза слепили фары встречных машин. То, что помогает видеть, то и лишает зрения. Резвящейся мошкарой перед ними мерцали капли мелкого дождя, переходившего в снег. И звук трассы — единственный звук. Он даже музыку не включал. Снова и снова заставлял себя оказываться в том мгновении, когда понял, что она могла быть в разбившемся самолете. И в этом случае сейчас не сидела бы с ним в салоне его тачки. Колени немели, пальцы снова покрывались испариной. Хотелось выкричать из себя это жуткое чувство потери. Выплеснуть. Как когда-то давно, когда двадцатилетним пьяным сопляком кричал, запершись в собственной квартире, в ночь после похорон матери.

Только лет теперь ему уже значительно больше. Сейчас он уже не стал бы так шуметь. К черту беспокоить соседей.

Съехали с трассы на проселочную дорогу. Поплелись между домов, пока не выехали за пределы села, к озеру, где стоял его дом. И только остановившись под калиткой, перевел дыхание и снова рискнул взглянуть на Ксению.

— Приехали. Это типа родовое поместье, — сообщил он ей.

— Обитаемое? — равнодушно спросила Басаргина.

— Сейчас — да. Не вилла в Тоскане, конечно.

— Это бесконечно разочаровывает, — Ксения открыла дверцу, вышла из машины и оглянулась. В темноте скорее угадывались, чем виделись, постройки в отдалении. Спрятала руки в карманах и уставилась на Глеба.

Он вышел следом, закрыл машину. А потом завозился с замком калитки. Движения были нервными, совсем не спокойными, без свойственной ему в обычном состоянии вальяжности. Потом повернул к ней голову и тихо сказал:

— Здесь есть душ, кровать и холодильник. Даже с едой. Выспишься.

— Черт возьми, Глеб! — взвилась Ксения. — Все то же самое есть у меня дома! Нахрена ты меня сюда приволок?

— Здесь лучше спится. Это мой дом, Ксёныч. Не коробка, а дом.

— Прекрасно! А здесь чего торчим? — она зло толкнула калитку и стала пробираться по темной дорожке. Глеб забежал вперед, обогнав ее, чуть задев рукой ее руку. Через минуту двор осветился светом фонаря у веранды. А он сам стоял где-то внутри, она слышала, что он снова открывает дверь — теперь уже в дом. С неба по-прежнему сыпались снежинки. И когда его лицо снова показалось на улице, он улыбался. Мрачно и устало. Непроницаемо.

— Проходи, — пригласил Парамонов, — я вещи занесу.

Она молча вошла в дом, скинула обувь. Двинулась вдоль коридора до ближайшего дверного проема, включила свет, найдя рукой выключатель, и оказалась в небольшой комнате. Осмотрелась и расположилась в кресле, запахнув под самое горло пальто воинственным жестом, словно обрядилась в доспехи.

Несколько минут она провела одна. Слышала его шаги по щебню. Гулкий удар калитки. Стук колесиков ее чемодана. Он втащил его в ту же комнату. И замер на пороге, вглядываясь в нее. Снова и снова.

— Макароны на ужин сойдут? По-флотски?

— Сойдут.

Парамонов кивнул. Опять вышел. Бахнула дверца холодильника. Из кухни донесся крик:

— Кофе? Или все-таки чай?

— В макароны? — спросила Ксения, не заботясь, услышит он ее или нет.

Он услышал. Показался на проходе. В очередной раз замер, рассматривая ее. Если бы она захотела, могла бы уловить в тишине, как будто с усилием стучит его сердце.

— В чашку.

— Не надо ни кофе, ни чая.