Уголек - [18]

— Тогда почему же вы не принимаете то лучшее, что мы предлагаем, и не признаете, что мы гораздо счастливее?

— Потому что наша религия считает счастье, не исходящее напрямую от божественной воли, грехом и миражом

— И ты в это веришь? — изумилась туземка.

— Нет, конечно, — убежденно ответила Ингрид. — Для меня быть счастливой — это находиться рядом со Сьенфуэгосом, так же, как для тебя — быть рядом с Алонсо де Охедой. Но мы не вправе требовать, чтобы все думали так же, ведь на свете не так много людей вроде Сьенфуэгоса и Охеды.

— Да, к сожалению, — согласилась туземка и вдруг замолчала, глядя вдаль, а затем печально добавила: — Он меня больше не любит.

— Что ты сказала? — переспросила подруга, решив, что ослышалась.

— Алонсо больше меня не любит, — с болью в голосе повторила Анакаона. — Он по-прежнему остается ласковым и страстным, но я знаю, он лишь притворяется, что его душа здесь, со мной, а на самом деле она слишком часто витает в далекой Кастилии.

— Ничего подобного, — возразила бывшая виконтесса. — Его мысли уносятся в противоположном направлении, к тем землям, что расстилаются перед нами, поскольку его дух авантюризма восстает против бездействия, он не может лишь смотреть на придворные интриги и становиться рабом удушающей бюрократии, когда предчувствует, что может добыть славу на западе.

— Ты хочешь сказать, что ему недостаточно быть со мной? Если ты о том, что он ищет золото, то знай, я предложила ему все, что имела, а он просто побросал его в море.

— Для людей, подобных Охеде, слава — не в золоте и не в том, чтобы покорить богатую и могучую империю... Слава для них — в самой попытке.

— Но зачем?

— Что — зачем?

— Почему ваши мужчины видят счастье в том, чтобы подвергать себя риску и терпеть лишения ради какой-то дурацкой недостижимой мечты, вместо того, чтобы просто наслаждаться жизнью рядом с любимой женщиной, как делают наши?

— Из честолюбия.

— Никогда не могла понять это слово, а вы не должны были привозить его с собой через океан, — заявила принцесса. — Оно нанесло больше вреда, чем шпаги и бомбарды, даже чем ваши болезни, потому что шпаги, бомбарды и болезни мы можем понять и победить, но с вашим безмерным честолюбием мы ничего не можем поделать.

Ингрид Грасс, теперь больше известная как донья Мариана Монтенегро, так и не смогла найти достаточно весомых аргументов, способных опровергнуть точку зрения гаитянки; хотя в глубине души она уже давно подозревала, что безмерное честолюбие братьев Колумбов и горстки их приспешников в конечном счете покончит с величайшим предприятием по открытию Нового Света.

Всего несколько дней спустя она получила еще одно неопровержимое доказательство того, что жажда золота, обуревающая правителей Изабеллы, далеко превосходит все остальные соображения. Трудно сказать, злой ли рок был тому причиной, или же ее заслуженная репутация поистине доброй женщины, но так или иначе, именно она послужила невольным посредником в одной весьма грязной сделке, заключенной в это время в колонии.

С первых дней на острове Ингрид утирала слезы тем, кто поверял ей свои тревоги, и пыталась облегчить горькое одиночество и глубокую печаль от разлуки с семьями. К ней привязался и грубый арагонец Мигель Диас, человек с добрым сердцем и щедрой душой, но стоило ему пропустить пару стаканов вина, как он становился опасным смутьяном.

Алкоголь оказывал на Мигеля Диаса поистине дьявольское воздействие, выпуская на волю худшие побуждения. Однажды ночью он напился до полного беспамятства и в припадке неконтролируемой ярости нанес огромным ножом два вероломных удара одному несчастному мурсийцу, который провинился лишь тем, что попросил его разговаривать чуть потише.

Согласно установленным братьями Колумбами законам, подобное преступление каралось виселицей или, в лучшем случае, пожизненной каторгой, так что арагонцу оставалось лишь бежать вглубь острова, где он собирался примкнуть к какой-нибудь группе дезертиров или грабителей, осевших в разных частях острова или обосновавшихся на других островах поблизости.

После этой кровавой истории прошло уже больше года и, несмотря на то, что раненый мурсиец выжил, никто не надеялся, что Мигель Диас когда-нибудь вернется в Изабеллу, поскольку приговор по-прежнему оставался в силе, а Бартоломео Колумб, в отсутствие вице-короля исполняющий в колонии обязанности губернатора, был отнюдь не тем человеком, от которого можно ожидать приступов внезапного милосердия.

Поэтому немка несказанно удивилась, когда однажды жаркой августовской ночью на пороге ее хижины, словно тень, возник арагонец.

— Боюсь, вы меня скомпрометируете, — заметила она, придя в себя после минутного замешательства. — Братья Колумбы меня ненавидят и только и ждут, как бы найти повод отправить обратно в Европу. Но самое худшее даже не это: если вас поймают, то немедленно повесят за попытку убийства и бунт.

— Я знаю, — ответил Диас, садясь по другую сторону грубо сколоченного стола в той комнате, что служила хозяйке гостиной. — Только не думайте, что я и на этот раз действую очертя голову. Я точно знаю, что наша встреча очень важна для меня... и для вас тоже.