Угловые - [11]

— Его въ Ясли. Близъ васъ есть такой пріютъ Ясли, гдѣ вы можете за десять копѣекъ въ день приводить вашего ребенка на время работы вашей въ этотъ пріютъ.

— Знаемъ мы, барыня. Но тамъ его уморить могутъ. А вѣдь я мать, мое дѣтище…

— Какой вздоръ вы говорите! Я сама тамъ членъ… — сердито проговорила барыня;. — Но странно… Вы вдовѣете пять лѣтъ, а у васъ ребенку третій годъ.

— Ахъ, барыня добрая! Всѣ мы люди-человѣки! — вздохнула Охлябина.

— Вы почему-же, собственно, теперь обратились въ наше общество съ прошеніемъ? Что вы просите?

Охлябина встала втупикъ.

— А какое ваше общество, ваше превосходительство? — спросила она послѣ нѣкотораго молчанія. — Я, барыня, во многія общества подавала, такъ ужъ перепуталась.

Барыня объявила, какое общество, и прибавила

— Мы довольно широко помогаемъ, по разнымъ отраслямъ, разумѣется только съ разборомъ. Вамъ что-же нужнѣе-то было-бы? Вы въ прошеніи не упоминаете.

— Намъ-то? Да лучше-бы, ваше превосходительство, денежную милость, такъ какъ мы сироты, а пить-ѣсть надо. Работать отъ дѣтишекъ не могу, да и хвораю я. Не оставьте денежной милостью.

— Нѣтъ, денегъ на руки мы не даемъ. Это наше правило. Мы можемъ дать вашимъ дѣтямъ бѣлье… сапоги…

— Вотъ вотъ… Тогда сапожки дѣвочкѣ позвольте.

— Это которая въ школу ходить? Доставьте намъ удостовѣреніе отъ у учительницы, что дѣвочкѣ нужны сапоги. Или, можетъ статься, у васъ за уголъ, не плачено?

— Не плачено, не плачено, сударыня. За цѣлый мѣсяцъ не плачено, — подхватила Кружалкина, стоявшая сзади барыни, и подмигнула Охлябихѣ.

— Тогда явите божескую милость на уголъ пожертвовать. Да фуфаечку-бы тепленькую мальчику-то и чулочки шерстяные, — просила Охлябиха.

— Что-нибудь ужъ одно. И то, и другое мы не можемъ въ однѣ руки. Наше общество слабо въ денежныхъ средствахъ. Сколько вы платите за уголъ?

— Полъ-комнаты у насъ, барыня-сударыня.

— Сколько-же вы платите?

— Пять рублей, — пробормотала искренно Охлябиха.

— Шесть… — брякнула въ то-же время Кружалкина.

— Ну, вотъ за квартиру за мѣсяцъ будетъ для васъ заплачено, — сказала барыня — Но вы должны работать, непремѣнно работать, — прибавила она и поднялась со стула, сбираясь уходить.

IX

Въ это время въ дверяхъ показалась Марья и загородила собой барынѣ дорогу.

— И я къ вамъ, барыня-сударыня-благодѣтельница… — заговорила она, стараясь надвинуть на подбитый глазъ платокъ и этимъ прикрыть изъянъ. — Если вы изъ того общества, которое сапоги выдаетъ дѣтямъ, то и я просила за своего мальчика. Ужъ не оставьте, ваше превосходительство, нашу бѣдность непокрытую. Вѣдь вотъ я бьюсь, какъ рыба объ ледъ.

Барыня съ головы до ногъ окинула Марью взглядомъ, и спросила:

— Да ваша фамилія-то какъ?

— Кренделькова… Марья Кренделькова, благодѣтельница.

— Кренделькова? Не помню такой. Хотя ваша фамилія такая, что легко запомнить. Вы здѣсь живете?

— Въ этой-же квартирѣ существуемъ, сударыня, только въ другой комнатѣ. Тамъ, рядомъ, я уголокъ снимаю. Махонькій уголокъ по сиротству нашему… Вотъ и квартирная хозяйка тутъ. У нея можете спросить.

— Вы въ какое общество подавали? Вѣдь есть много обществъ, — задала вопросъ барыня.

Марья встала втупикъ.

— Да вѣдь я неграмотная, ваше высокое превосходительство, мнѣ люди писали. А только въ такое, которое сапоги раздаетъ. Сапоги, пальто, калоши… Явите божескую милость, барыня, не оставьте сироту.

— Я членъ совѣта общества для пособія бѣднымъ теплой одеждой и обувью.

— Вотъ, вотъ… — подхватила Марья. — Такъ оно и есть… Въ эту точку… Оно… Туда мы и подавали.

— Вы замужняя? У васъ есть мужъ? — спросила барыня.

— Нѣтъ, сударыня… сирота…

Марья хотѣла сказать, что она вдова, но покосилась на Алябиху и потупилась.

— Отчего-же вы говорите: мы подавали?

— Да вѣдь много у насъ тутъ жильцовъ всякихъ. Всѣ подавали… А я сирота, совсѣмъ сирота. Помощи никакой.

— Но вѣдь все-таки чѣмъ-нибудь занимаетесь, работаете?

— По стиркамъ хожу, поломойствую. А только у меня, барыня, ломота въ рукахъ и ногахъ и круженіе въ головѣ.

— Сколько-же у васъ дѣтей?

Марья совсѣмъ забыла, о сколькихъ дѣтяхъ писалось у ней въ прошеніи. Она запнулась нѣсколько и отвѣчала:.

— Трое, сударыня.

Это взорвало Кружалкину. Она была зла на Марью за отдачу дровъ лавочнику, и проговорила:

— Ну, зачѣмъ-же врать-то барынѣ? Барыня эдакая добрая, сама пріѣхала, а ты врешь.

— Да вѣдь одинъ у меня въ деревнѣ,- поправилась Марья. — А другой…

— Можете показать мнѣ вашихъ дѣтей? Гдѣ они?

— Въ школѣ, сударыня, въ школѣ… Теперь такое время, — отвѣчала Марья.

— Не помню я прошенія Крендельковой, не помню, — покачала головой барыня. — Вы когда подали-то его?

— Да когда… Дня два ужъ какъ подала прошеніе. Я о мальчикѣ, сударыня, прошу… о сапогахъ…

— Два дня… Ну, такъ оно еще неразсмотрѣно. Могло даже и не поступить ко мнѣ,- проговорила барыня, посмотрѣла на лицо Марьи и спросила:- А что это у васъ глазъ-то, Кренделькова?

Марья покраснѣла.

— Да вотъ головокруженіе, ваше превосходительство, отвѣчала она. — Несла это я намедни корзиночку съ бѣльемъ, а у насъ лѣстница скользкая, оступилась я да и… Вы не подумайте что-нибудь, барыня, — прибавила она. — Конечно, не трудно у насъ и на кулакъ наткнуться, потому что народъ у насъ въ углахъ животъ фабричный, буйный, и онъ ни за что тебя въ пьяномъ видѣ двинетъ, а только это на лѣстницѣ, отъ круженія…