Угличское дело - [4]

— Это как это…

— А так это… Государя с Нагими равняешь.

— Чего ж с государем… С Битяговским.

— Ну — свистнул с удивлением Мишка. — Вот чумной. Пока батогами бит, а теперь и Лобного места добиваешься.

— Да чего ты городишь. Чего городишь то. — вскочил Волохов. Он испуганно оглядывался на многочисленных свидетелей его неосторожных речей. Все елки слышали. Все шишки запомнили. Колобов свое тарахтел.

— По твоему. Дьяк своевычно действует? Он слово и дело государево, а значит и я раз его подъячий. Так что же это выходит брат, Осипе? Ты своих князей через себя со мной, а значит, с государем московским и всея всеясности равняешь?

Волохов заморгал усиленно и неправдоподобно. Ему показалось, что вокруг пухлой мишкиной фигуры появилось чудесное свечение.

— Сымай сапоги, Осип. — посоветовал Мишка. — А лучше совсем голяком, как перед теткой Забелихой бегал.

— Я такой же подъячий как и ты. — огрызнулся, не сдаваясь Волохов. Но у Мишки сегодня все стыковалось.

— А Битяговскому кто по утрам чашу помойную от всего подъячества подносит?

Плевался Волохов, но сапоги начал снимать. Крикнул в последней надежде.

— Андрюх! Если не сдох. Пожрать хочешь? Баранья лопатка есть.

Земляной ком разрушился. Появилась кудлатая голова и тонко по-комариному пискнула.

— Покажь.

— Вот ты… Вылазь говорю.

Не было у них бараньей лопатки. Ничего у них не было. Кроме себя да сурового приказа. Мишка Качалов выручил. Подобрал с земли какую-то палку рогатую. Помахал ей перед своим носом и носом помяса. Пока отдаленным носом. Этого хватило. Полез Андрюха обратно. Чисто медведь из берлоги. Выбрался на берег, покрытый зеленой паутиной травы. Перемазанный. Страшный. Жалкий. Глаза безумные и обреченные.

— Давайте.

— Сади его. — сказал Мишка.

— Сам сади. У меня седло дареное.

— Так че? Пожрать не дадите? — влез в разговор помяс.

— Вот закавыка. — пожаловался Мишка — И не двинешь ему как следует. Измажешься.

Осип порыскал в седельных сумках и нашел у Мишки сухари и флягу. Бросил Андрюхе.

— Смотри флягу не сожри.

Помяс не ел и не пил. Сухари и кислое слабое разведенное винцо словно вдохнул в себя. Качалов и Волохов и глазом моргнуть не успели.

— И чего бегал? — спрашивал Осип. — Где ты еще винцом разживешься.

Помяс не ответил. Вытянулся на земле. Закрыл глаза. На лице его худом и плоском блестела безмятежная улыбка. Мишка и Осип соорудили люльку из двух раззеленевшихся сосенок. Положили в нее сонного помяса и крепко привязали, чтобы не потерять по дороге. Снова поместничали лениво и отправились в путь. Впереди довольный Волохов, позади добрый Мишка Качалов. К его седлу была привязана самодельная люлька, а в ней помяс в запойном от голодухи сне. У Брусенной избы были после полудня. Въехали в низкие ворота и прочертили две глубокие полосы в речном слежавшемся песке двора. Остановились прямо возле широкого бревенчатого крыльца с резными потемневшими перилами. Битяговский сошел вниз. У него были квадратные плечи, округлый живот крепкий как грецкий орех и седая перченая борода такая плотная, что напоминала шкуру старого волка.

— Кажись, сдох? — сказал Битяговский, оглядывая люльку.

— Не… Это не… — ответил Волохов. — Мишка придушил немного.

— Когда это? — удивился от неоправданной лжи Качалов. Дьяк не услышал. Он скомкал маленькое лицо Молчанова широкой ладонью.

— Ты чего это, Андрюх? А? Куда бежать собрался?

Еле ворочая сплющенными в трубочку губами, Молчанов промычал.

— В Москву.

— В Москву. — протянул Битяговский. — Так совсем не понимаю. Я ж тебя туда и сам направлю. Лошадка тебя повезет. Сначала телегу, а потом тебя на аркане. Не понимает народ своей благости.

Молчанов заверещал.

— В яму не сади боле… Не выдержу.

— А куда тебя определить. — задумался Битяговский.

— Куды хошь… И пожрать бы…

Битяговский повернулся к Качалову.

— В мыльню его.

— А потом?

— Что у нас в клетях нижних? — спросил дьяк.

Качалов отвечал бойко.

— Гостя Трюхана майно. Конопля неразобранная. Кадушка с квасом. Кабысдох дворовый к цепке чугунной прилагающийся.

— Злой?

— Тещей кличуть. Микитке Едокову надысь портки спустила.

— Да ты что же это, дьяк? — слабым голосом возмутился Молчанов.

— Попортим, господине. — заметил почтительно Волохов.

Дьяк подумал и решил споро, государственно.

— Тещу выселить, помяса в колодки. Всех кормить сообразно чину.

Мишка поволок люльку с Молчановым в сторону мыльни, а Битяговский прошелся по двору. Закрепить хозяйство верным глазом. День был на переломе. Углич город тихий, глубинный. После полудня и мухи не летали. Висели в воздухе недвижимо. А Битяговский работал. Таков был приказной московский порядок. На двор Брусеной избы свозили царев оброк с окрестных монастырей и сел. Здесь перебирали, раскладывали по особым клетям зерно, битую птицу, рыбу и полотно. Работала кузня. В углу обширного двора скучал в неровной шеренге отряд стрельцов. Перед строем стрелецкий голова Семенов отчитывал молодого высокого стрельца с малиновым смущенным лицом. Семенов тряс фитильной пищалью и шумел открытым черным ртом. Но так лениво и нехотя, что Битяговский поморшился. «Оттого и беды наши» — внезапно подумал дьяк. — «Что вроде бы по уму да без сердца. Но он то не таков. Нет не таков». — убедил сам себя дьяк и поднялся по ступенькам. Дело надо было дальше делать. Пробу сымать с монастырского меда в счет прошлогодних недоимок. Чарки две-три не более. Дьяк меры во всем держался.