Уэра - [6]

Можно ли обижаться на вещи?

Он был довольно точным отражением великого игрока, который жил на Дильнее двести лет тому назад. Он вобрал в себя не только его логические способности, но и насмешливый характер. — Мне надоело, — сказал он. А затем повторил те же слова. — Мне надоело. Мне надоело играть целый год с таким слабым игроком. Так может облениться ум, а способности притупятся. Туаф обиженно поднялся с места. «Впрочем, можно ли обижаться на вещи? спросил он себя. — Искусственный гроссмейстер! Вещь! Предмет! Но как я ненавижу эту наглую вещь! Этот предмет». Он мог разобрать эту вещь на части, сломать ее, как ломает ребенок надоевшую ему игрушку. Но это было бы глупо. А не глупее ли другое: что дильнеец, давно погрузившийся в небытие, игрок, которого давно уже нет на свете, из своего небытия смеется над ним, Туафом, доказывая, что логика и мастерство бессмертны. Туаф сделал несколько шагов. Когда-то — год назад — он был рад тому, что мог шагать, чувствуя под ногами опору. Теперь ему этого было мало. Да, слишком мала была Уэра, островок, отрезанный ото всего и всех. Туафу снились женщины, их лица, их ноги и их руки. Сегодня ночью он почувствовал легкие прикосновения женских рук. Это было ни с чем не сравнимо. С ним рядом сидела женщина. Затем он проснулся и понял, что женские руки он видел во сне. Он долго лежал, стараясь припомнить сон. Потом он снова уснул. Его разбудил тихий женский смех. Смех был рядом за перегородкой, и мелодичный женский голос. До него, до Туафа донеслись странные, невозможные здесь, на Уэре, слова: — Я тебя люблю… Затем все стихло. Туаф, замерев от напряженного внимания, слышал, как стучало его собственное сердце. Совершенно ясно. Веяд был не один. С ним пребывала женщина. Но как попала она сюда на Уэру, преодолев бездонное пространство и время? По-видимому, Веяд прятал ее. Но где? Где он мог ее спрятать? Да и как она могла очутиться здесь? Туаф так и не уснул. Он все ждал, все прислушивался. Сердце билось возле самого горла. Но женский смех не повторялся. Женщина исчезла, испарилась. Ее больше не было здесь. Утром Туаф, встретившись с Веядом, не подал и вида, что он слышал ночью женский смех и слова. Но сейчас… После того как наглая вещь обыграла его в сотый, в тысячный раз и высказала свое презрение, у него не было больше сил молчать. Ему надоело одиночество… — Послушайте, Веяд, — остановил он своего спутника. — Слушаю, — сказал насмешливо Веяд. — Познакомьте меня с ней. — С кем? — С той, с которой вы разговаривали сегодня ночью. Где вы прячете ее? Я хочу знать. — Вот как! А может, она не захочет с вами знакомиться? — Почему? Она меня не знает. Я требую! — Пустые слова! И, кроме того, ее здесь нет. — А где она? — На Дильнее. — Но с Дильнеей нет связи. А я слышал ее смех. — Это не ее смех. — А чей? — Чей? Не знаю. Философская загадка, гносеологическая проблема… — Лжете! Проблема не может смеяться и говорить на живом дильнейском языке. Не с проблемой же вы объяснялись в любви! — А вы подслушивали? — Я не подслушивал. Я услышал нечаянно. — Если нечаянно, то вам могло и показаться. Может, вы слышали женский смех во сне? — Во сне так не смеются. Познакомьте меня с ней, Веяд. Я вас прошу. Мне надоело одиночество. Клянусь, я не буду отбивать ее у вас. Мне просто хочется перекинуться словом с кем-нибудь, кроме вас и этого обнаглевшего автомата, этого искусственного гроссмейстера, чье искусство выводит меня из себя. Познакомьте меня с ней! — С проблемой? — У этой проблемы, вероятно, теплые круглые руки и насмешливые живые глаза? — Вы ошибаетесь. — Но у нее есть имя? — Имя есть, но имя это еще не все. — Как ее зовут? — Эроя. — Она здесь? Где-то тут? Поблизости? — Вот это-то как раз и загадка. Здесь ли она или там? Ее бытие, если это можно назвать бытием, в какой-то степени снимает противоречие между «здесь» и «там». Она здесь и не здесь. Она там и не там. — Бросьте играть пустыми словами. Тоже мне диалектик! Небось обнимались не с фигуральным выражением, а с живой фигурой. Софист! — Я не обнимался. И, кроме того, у нее нет фигуры. Она комок бесформенного вещества. — Так и поверю вам! — Клянусь, что она мала и бесформенна! — Значит, все-таки она существует, она здесь! — Здесь только отражение ее. — Не может быть. Смех был слишком реален. И слова… Отражение не может отвечать на вопросы. А в прошлый раз… Ведь я давно догадываюсь, что вы кого-то прячете. — Я прячу мечту. — Мечту? Но с мечтой не разговаривают ночью. Я слышал голос. Веяд, я настаиваю. Я хочу знать. Покажите мне ее. — Как-нибудь в другой раз, — уклончиво ответил Веяд. — Я требую! — Требую? Забудьте это слово. Живя на Уэре, нельзя чего-нибудь требовать. Здесь можно только ждать. Вот и ждите…

Логик Арид

Эрон-младший познакомил Эрою со своим помощником, логиком Аридом. — Это Арид, — сказал он. — Мой друг Арид. Посмотри, Эроя, на него. Этот ученый обогнал нас на полстолетия или даже на целый век. Он живет в другом тысячелетии. Как это ему удалось? Спроси его. Но он едва ли выдаст свой секрет. — Бросьте, Эрон. Вы хотите бросить тень на мою реальность. — Если бы я сомневался в вашей реальности, я бы не поручил вам проектировать логику искусственного мозга небывалой мощности. Эроя с любопытством взглянула на Арида. Нет, он был слишком реален для дильнейца, избравшего своей специальностью изучение логики. Плотный, по-видимому, склонный к полноте, он был больше похож на актера-комика, чем на философа. Наивное, чуточку плутоватое лицо взрослого ребенка. И смеялся он совсем по-детски, весь преображаясь и погружаясь в то удивительное состояние, истинный смысл которого до сих пор не удалось открыть. Что рождает смех? В чем сущность смешного? Об этом гадали мыслители еще на заре цивилизации. Но вот дильнейцы раскрыли происхождение жизни, а до сих пор не знают, что такое сущность смеха. Правда, это никому не мешает смеяться. — Чему вы так весело смеетесь? — спросила Эроя логика, когда ушел брат. — Чему? Хотя бы тому, что сказал ваш уважаемый брат. Он верит в то, что действительно можно выпрыгнуть из своего времени и свить интеллектуальное гнездо в другом тысячелетии. Но птицы не вьют гнезда в вакууме, в абсолютной пустоте. Им нужна верхушка дерева, ветка или, по крайней мере, карниз дома. Моей мысли не на что опереться. А ваш брат не хочет ни с чем считаться. Ему нужен мозг, искусственный мозг небывалой мощности. Но в чем суть мощи, только ли в силе логических способностей? Как вы это себе представляете, Эроя? — Специалисты по изучению логики обычно лишены чувства юмора. Они слишком серьезны. Вы, Арид, по-видимому, представляете исключение. — Благодарю за комплимент. Но вы не ответили на мой вопрос: в чем вы видите главную силу мозга? Только ли в логике? — В умении видеть смешное и смеяться, — сказала Эроя скорее шутя, чем всерьез. — Вы даже не представляете, как вы близки к правде. Мне думается, Эроя, без смешного не существует и истинно серьезного. Вы историк. Изучаете прошлое. А известно ли вам, когда дильнеец научился смеяться? — Фольклор полон юмора. Он единственное свидетельство того, как мыслил древний дильнеец, если не считать пещерной живописи. — Да, — сказал задумчиво логик Арид, — у историка преимущество перед ученым моей специальности. Вы можете судить о прошлом на основании точных фактов. Будущее же, в отличие от прошлого, не спешит нам сообщить о себе. Мы не знаем, каким будет видение мира через много столетий. Я как-то сказал вашему уважаемому брату: первое, что совершит искусственный мозг, он расхохочется от души. Ведь ему многое покажется смешным и устаревшим, ему, понявшему суть вещей, отделенных от нас завесой будущего. — Чтобы весело смеяться, нужно иметь душу, чувства, а ваш искусственный мозг будет бездушен, как всякая машина. — Кто вам это сказал? — Никто не говорил. Я его таким представляю. — Я научу его смеяться. Но не станем гадать. У меня к вам просьба, Эроя. Не могли бы вы познакомить меня со своим знаменитым отцом? Мне хотелось бы побывать в его лабораториях, посмотреть на результаты его последних работ. — Отец всегда рад тем, кто интересуется экспериментальной энтомологией. Если хотите отправиться к нему, не откладывайте на завтра. Сегодня я обещала быть у него.