Но мне самому гимназия казалась чем-то недосягаемым. Как это я, ученик городского училища Алексей Власьев, который учился вместе с самыми бедными ребятами города, надену вдруг серую гимназическую шинель с серебряными пуговицами и фуражку с гербом и войду в подъезд трёхэтажного каменного дома на лучшей улице города… Сяду на одну парту с Ником Порфирьевым, сыном владельца лесопильного завода, рядом с этим мальчиком, который не удостаивал нас, учеников начального училища, даже драки, когда происходили стычки между нами и гимназистами. Гимназисты обычно дразнили нас «гусятниками» и кричали вслед: «Гуся украл!» Прозвище это пошло оттого, что мы обязаны были носить ремень с медной пряжкой, на которой были выгравированы буквы «Г» и «У».
И всё-таки, в глубине души, я жил надеждой поступить в гимназию. И эта надежда заставляла меня из года в год идти первым учеником в классе.
Вскоре после пасхи я должен был держать экзамен за городское, а осенью — в гимназию, если меня освободят от платы за право учения.
Чтобы не думать всё об одном и том же — о трёх рублях, которых бабушка может в любую минуту хватиться, — я заставил себя решать задачи из задачника для гимназии. К моему удивлению, я легко справился с ними: задачи были не намного труднее, чем те, что мы решали в классе.
Вечером в пятницу я рассказал об этом матери. Она привлекла меня к себе и расцеловала. А я вдруг грубо вырвался от неё и убежал.
— Вот ещё нежности! — буркнул я.
Если бы я знал в ту минуту…
Наконец наступила долгожданная суббота.
Проснувшись утром, я услышал пьяный голос Сёмкиного хозяина и сердитый окрик его жены, доносившийся снизу, с первого этажа. Потом всё стихло.
— Запил Трифоныч! — сказала бабушка. — Вчера деньги получил и все до копейки пропил. Нечем даже с лавочником расплатиться. Уж не знаю, что и будет!
У меня заколотилось сердце. Как пропил все деньги?! Неужели и Сёмке не отдал? Я бросился вниз. Сёмки в столярной не было. Там спал подмастерье хозяина, от него разило водкой. Должно быть, хозяин угощал и его в трактире. За стеной плакала жена столяра, плакала и причитала: «Окаянный! Окаянный! Что же теперь делать! Тридцать рубликов на винище прожрал…»
Наконец появился Сёмка. Оказывается, хозяйка посылала его к лавочнику за солёными огурцами, чтобы положить их за уши пьяному мужу и привести его в чувство. Уж на чём именно основан такой способ вытрезвления, я так никогда и не узнал.
Сёмка отнёс огурцы и потащил меня за дровяной сарайчик. Здесь он дрожащим голосом сказал:
— Не отдал, и когда отдаст — неизвестно. Верно, не раньше как через месяц.
— Через месяц! Сёмка! Да что же делать теперь! Бабушка через три дня пойдёт к Храниду платить проценты!
Сёмка смотрел на меня с испугом, и по его лицу я видел, что положение было безнадёжное.
— Во вторник пойдёт… Значит, нужно достать не позднее понедельника… Послезавтра… — бормотал он. — Послушай, а вдруг, на счастье, долговязый не успел купить самоучителя?
В тот момент я не сумел оценить великодушия Сёмки: он предпочёл, чтобы книга не была куплена, чем подвести меня! Я уцепился за предложение Сёмки, как за спасательный круг.
— А когда он приедет? — спросил я повеселевшим голосом.
— Завтра. С утренним семичасовым.
— А вдруг Костя не приедет?
— Приедет! Ему в понедельник в гимназию идти! — убеждал меня Сёмка.
— А вдруг он купил этот самоучитель? Обещал ведь тебе. Что тогда делать, Сёмка?
Сёмка секунду помолчал, шмыгнул носом и весёлым голосом сказал:
— Купил, так я его на базаре продам. Пусть хоть за три рубля. В Америку я зимой поеду, всё равно сапоги нужно раньше справить. Неудобно в Америку босиком являться.
Я совсем повеселел. Мы условились с Сёмкой, что к долговязому пойдём вместе.
На следующий день мы отправились к нему. Он жил неподалёку от гимназии в собственном доме. С парадного мы, конечно, не смели вызвать Костю, а пошли во двор. На наше счастье, гимназист в это время был во дворе. Он гонял голубей длинным шестом и, бегая от сарая к сараю, протяжно свистал.
Увидев нас, он свистнул особо протяжно и небрежно кивнул Сёмке.
— Не привёз тебе книжицы. Нету сейчас. А это кто с тобой? — и гимназист ткнул пальцем в меня, как будто я был не человек, а неодушевлённый предмет.
Мне было очень обидно, но я ничего не сказал: моя судьба была в его руках.
— Ну, так отдавай деньги! — весело сказал Сёмка.
— Деньги? — гимназист приподнял одну бровь. — Деньги — фьють…
— Как фьють? Где же они? — Сёмка растерянно смотрел на Костю.
— Где? В Вологде, конечно. — Костя отвёл глаза в сторону. — Понимаешь, книжки в магазине не было. Ну, и этот самый, как его, одним словом, книготорговец непременно на днях вышлет. Деньги я ему оставил. Я ещё полтинник свой прибавил, за пересылку…
Мне было ясно, что гимназист врёт. Очень уж он неуверенно говорил и избегал смотреть на Сёмку.
— Костя, ты правду говоришь? — робко спросил Сёмка.
— Что же, по-твоему, я врать буду! — прикрикнул гимназист. — А ну, выметайся подобру-поздорову! Некогда с тобой канителиться…
Сёмка решительно шагнул вперёд.
— А ты побожись, Костя, что не врёшь…
— Не получишь свою дурацкую книжку! — заорал вдруг гимназист и начал наступать на нас. — Уходите сейчас же, а не то…
