Удивительный год - [54]

— Я Владимира Ильича догонял.

— Догнал? — Парень вырвал руки из карманов.

Любовь с первого взгляда бывает. А дружба? Они ещё не начали разговора, но уже что-то их потянуло друг к другу. У Леопольда ведь тоже настоящего товарища не было. Леопольду тоже хотелось дружить. С парнем. Мужской прочной дружбой, С настоящим товарищем делишься главным. Что у Леопольда главное? Страсть к книгам и политика.

Отец настрого запретил громко говорить о политике. Леопольд сам знал: нельзя. Не забывал унтера с золотистыми усами, перечертившими румяные щёки. Из-за этого чёртова унтера Леопольд опасался и деревенских ребят. На охоту, на рыбалку ходили, а дальше не шло.

А Прошка с первых слов ухватился за главное.

— Ты Ванеева видел живым? Какая у него революционная работа была?

Леопольд видел Ванеева живым. И о революционной его работе наслышан.

— Знаешь, какая в Петербурге у Ванеева была кличка? Минин. Во всех рабочих кружках Минин свой. А жандармы: что за Минин? Дураки! Ванеев был борцом до последнего. Ну, а теперь давай ты говори.

И начался рассказ о событиях Прошкиной жизни, приведших его в подтаёжное село Ермаковское.

— Ну, ну! — изумлённо погонял Леопольд.

Ничто так не разжигает рассказчика, как жадное внимание слушателя. В Прошке разгорелся талант. Кое-что подкрасил в рассказе, поприбавил опасностей, поубавил тюремной тоски, получился портрет храбреца. Отчаянного храбреца получился портрет. Плевал он на шпиков и карцеры. Ссылкой хотите взять? Не возьмёте, плевал он!

Так в этот вечер они стали друзьями. Как добра судьба! Как несправедлива судьба. Пятьдесят вёрст степной и таёжной дороги разделяют сёла Шушенское и Ермаковское. Разделят их дружбу таёжные вёрсты. Устоит?

— Ты Мицкевича читал?

Уж конечно, Леопольд не мог обойтись без Мицкевича. Выпала пауза в Прошкином рассказе, Леопольд за Мицкевича.

— Лоб не три, не старайся. Не забыл бы, если б читал. Наш знаменитый польский писатель. Тоже высылали из Польши в Россию. Тут и встретились с Пушкиным. Ну, а Пушкина знаешь? Как Пушкин Мицкевича на русский язык перевёл? «Три у Будрыса сына, как и он, три литвина. Он пришёл толковать с молодцами».

Стихи Прошка одобрил. А вообще-то ему больше нравится проза. «Капитанская дочка». «Былое и думы». Максим Горький нравится.

— Какой ещё Максим Горький?

— О Максиме Горьком не слышал? Вот так раз! У нас в Питере наизусть Максима Горького знают. Я привёз одну книжку. Зайдём ко мне на квартиру, дам почитать. Уезжаешь завтра? Эх, жалко, так жалко. Ничего, всё равно дам, вернёшь при случае. Как-нибудь мы с тобой придумаем свидеться. Так ты Максима Горького не знаешь? Вот так да!

— Что в нём такое особое?

— Всё особое. За рабочих, за революцию он, вот что! «Высоко в горы вполз Уж и лёг там в сыром ущелье» Читать?

— Читай.

— «Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях» Думаешь, простой это был Сокол? «Я знаю счастье!.. Я храбро бился!..» Вот он какой. Это так говорится, что Сокол, а на самом-то деле.

— Не объясняй. Сам пойму.

— «Блестело море, всё в ярком свете, и грозно волны о берег бились» А то ещё «Старуха Изергиль» есть, тоже стоит почитать.

— Пойдём скорее, давай мне Максима Горького. Или погоди. Скажи, ты мог бы жить без цели, просто так, день за днём? Ну, денег заработать побольше, одежду справить получше, а других целей нет, мог бы?

— Дурь какую ты спрашиваешь! Если я революционер и политический ссыльный, как же мне жить без цели? На чёрта мне деньги. Моя цель — свержение царя и капитализма и…

— Тише, тсс! Понял. У меня такие же взгляды. Я тоже за это. Когда у нас кончится ссылка, уедем домой, буду тебе постоянно писать. Знаешь, как приятно получать в ссылке письма! Отцу не так часто пишут, а Ульяновым с каждой почтой ворох писем притащит почтарь. Я нарочно хожу поглядеть, как они радуются. Владимир Ильич распечатает конверт, быстро-быстро забегает глазами по строчкам. Сам бородку пощипывает.

— Леопольд, ответь, только полную правду. Какой он человек?

— Не знаю даже, как тебе отвечать. Не знаю, с кем его сравнить. Какой-то он сказать мало, что хороший. Особенный он.

— Понял. Раньше я людей разделял: есть люди обыкновенные, а то редкие есть. Редких-то раз-два — и обчёлся. А есть.

— Ты «Коммунистический Манифест» читал?

Наступил момент посрамления Прошки. Прошка мог бы соврать. Не захотелось соврать. Слышать слышал о «Коммунистическом Манифесте», а читать — нет, не читал.

— Не читал? — по слогам, в преувеличенном ужасе, проговорил Леопольд. — А первый том «Капитала»?

— Не читал.

— А…

— Ладно выспрашивать. Что ты привязался выспрашивать? Откуда мне запрещённую литературу добывать было, когда я за решёткой сидел? До тюрьмы что библиотекарша даст, то и читаю. Теперь примусь навёрстывать.

— Здесь, в Ермаковском, есть ссыльные Сильвин, Лепешинские. Владимир Ильич всегда о них говорит. Вот, говорит, замечательно образованные люди! Ещё у Владимира Ильича есть один товарищ, Глеб Кржижановский, так тот всё на свете знает, о чём ни спроси! Вот слушай, что с польского перевёл. Мой отец говорит ему, а он переводит:

Беснуйтесь, тираны, глумитесь над нами,